Дипломатия Симона Боливара - Анатолий Глинкин

Дипломатические «кухни» России и «Священного союза» были окутаны покровом тайны: встречи монархов «с глазу на глаз», совещания в узком составе «при закрытых дверях», секретная переписка. Информация в ту пору о международных делах распространялась по неофициальным каналам, порождая различные слухи и мифы. Поэтому для Боливара, как и для многих других деятелей, политика российского императора полностью отождествлялась с деятельностью «Священного союза». Имидж России для них ассоциировался только с продажей в 1817 году военных кораблей Мадриду (хотя они едва держались на плаву), с так называемым секретным Веронским договором об интервенции европейских держав в испанскую Америку и удушением буржуазных революций в Италии и Испании.

В связи с неожиданной кончиной Александра I Освободитель в переписке с коллегами трижды возвращался к обсуждению международных последствий этого события. «Известия о смерти Александра подтвердились, — писал он Сантандеру в апреле 1826 года. — Я рассматриваю эту кончину как подарок судьбы для нас… В конечном счете ее последствия могут подорвать «Священный союз», так как ушел в небытие деятель, его вдохновлявший». Позднее Боливар выразил свое мнение о восшествии на российский престол Николая и его циркуляре европейским кабинетам о приверженности доктрине легитимизма. «Вся разница между двумя братьями лишь в именах»,[461] — подчеркивал Освободитель. Его анализ подтвердился: Россия признала независимость только бразильской империи, а дипломатические отношения с испано-американскими республиками начала устанавливать лишь в конце XIX века.

Иным было отношение либеральной и особенно передовой революционной общественности России к борьбе народов испанской Америки за освобождение и к их руководителям. Реакционно-монархические издания смотрели на события в испанской Америке глазами Мадрида, откуда черпали всю информацию. Лучшие русские журналы — «Сын отечества», «Исторический журнал», «Московский телеграф», прорываясь сквозь цензурные ограничения, публиковали в 20-х годах на своих страницах новости и обзоры событий в Новом Свете, будившие сочувствие к патриотам и вселявшие уверенность в торжестве их справедливого дела. «Симон Боливар, Президент республики Венесуэльской и Генерал-Капитан армий сей республики и Новой Гранады, по справедливости может почитаем быть одним из необыкновенных мужей нашего времени. Мужество, соединенное с некоторым величием в его планах, привязывает к нему армию»,[462] — сообщалось в «Историческом журнале».

Для передовой общественности в далекой России Боливар был «истинно великим человеком и гражданином». Его высоко ценили А. С. Пушкин и декабристы, многие видные писатели и ученые. К. А. Тимирязев говорил в конце XIX века, что Боливар «для поколения наших отцов был чем-то вроде Гарибальди для нашего». Когда в Европе торжествовала легитимистская реакция и подавлялись буржуазные революции 20-х годов, пламя свободы в испанской Америке вдохновляло русских дворянских революционеров. Они выражали восхищение подвигами патриотов и, используя эзопов язык, находили пути легальной пропаганды своей программы революционного переустройства России.

В России тогда даже вошла в моду шляпа «а ля Боливар», что символизировало приверженность к свободомыслию. Именно по этой причине пушкинский Евгений Онегин отдавал предпочтение «боливару». В одном из номеров «Московского телеграфа» на первой странице однажды появился портрет Боливара. Его издатель Н. А. Полевой назвал Освободителя «человеком выше человеческого».

Таким образом, несмотря на огромные расстояния, разделявшие Россию и Новый Свет, свободолюбивые идеи Боливара находили отклик у лучшей части русского общества.

НЕПРИМИРИМЫЙ ФЕРДИНАНД

В европейской политике Боливара особое место занимал вопрос о мире с Испанией. Официальное прекращение состояния войны и признание Мадридом независимости бывших колоний не только укрепили бы завоеванный ими суверенитет, но и устранили бы препятствия для нормализации отношений со всеми государствами Европы. Дипломатия Боливара, налаживая связи с Англией, Францией, Голландией, Ватиканом и другими странами Старого Света, всегда помнила о Мадриде: ослабить поддержку со стороны Европы непримиримого Фердинанда VII, использовать посреднические услуги или влияние Англии, например для начала переговоров о мире с Испанией.

Победа буржуазной революции в Испании в 1820 году, казалось, открыла возможности для примирения. В 1822 году Гуаль получил конфиденциальную информацию о решении испанских кортесов послать мирную миссию в Америку. Боливар проявил огромный интерес к этому известию. «Я не сомневаюсь, что нас признают Испания и другие государства и скоро воцарится мир», — писал Боливар. Он просил Гуаля держать его полностью в курсе будущих переговоров, а Сантандеру направил указание ни на йоту не отступать от принципиальной позиции. Никаких сепаратных сделок между Мадридом и отдельными независимыми государствами региона — Испания должна признать независимость всех и одновременно.[463]

Когда в конце 1822 года посланцы кортесов наконец прибыли в испанскую Америку, выяснилось, что они не имели полномочий для переговоров о мире. Мадрид предлагал заключить только соглашение о новом перемирии на 16 месяцев. В течение этого срока предполагалось начать переговоры об установлении мира. Боливар считал необходимым использовать и этот шанс.[464] В частности, он выдвинул компромиссное предложение: заключить перемирие сроком на 20 лет. Восстановление французскими интервентами абсолютной монархии в Испании сорвало переговоры.

Последний период правления Фердинанда VII (1823–1833 гг.) вошел в историю под названием «черного десятилетия». Разгул реакции достиг апогея. Сам король все больше погружался в трясину дворцовых интриг, а государственные дела вершила камарилья. Фердинанд VII отклонил последнюю попытку европейских держав сыграть роль посредников (переговоры 1823–1825 гг.). Он не хотел и слышать об уступках испанской Америке. Фердинанду VII приписывали такое изречение, сказанное в назидание министрам правительства: «Я готов отрубить свою руку, если она поднимется утвердить признание независимости колоний». В королевском дворце строились химерические планы реконкисты испано-американских стран. На Кубе колониальные власти по указанию Мадрида вели интенсивную подготовку военных экспедиций на континент.

Боливар внимательно следил за происками мадридского двора. Их нельзя было упускать из виду. В мае 1826 года Освободитель сообщил генералу Г. Фуэнте о том, что, по поступившим сведениям, на Кубе «продолжается концентрация испанских войск и военных кораблей с несомненной целью вторжения в Колумбию», и советовал ему быть начеку: «Что о нас будут говорить, если мы позволим испанской экспедиции застать нас врасплох?».[465] Опасения Боливара не были беспочвенными. Позднее испанцы предприняли попытку вторгнуться с Кубы на территорию Мексики, но были быстро разгромлены.

Для укрепления единого фронта испано-американских государств против Фердинанда VII Освободитель предложил обсудить «испанский вопрос» на Панамском конгрессе. В случае успеха освободительной экспедиции на Кубу и Пуэрто-Рико он считал возможным предпринять попытку помочь братскому испанскому народу сбросить со своих плеч тирана, то есть направить освободительную экспедицию в Испанию. Единодушное одобрение такого плана Панамским конгрессом, надеялся Боливар, заставит Фердинанда VII пойти на мирные переговоры. Гуаль открыто заявлял в Панаме, что следует до такой степени напугать Мадрид, чтобы король сам запросил мира.[466] В то же время Боливар отрицательно относился к обсуждавшимся неофициальным предложениям выкупить у Испании признание независимости молодых государств за 200 млн. золотых песо. «За такие огромные деньги можно завоевать всю державу Бурбонов, — говорил Освободитель. — Патриоты оплатили свою свободу пролитой кровью, и они не должны платить выкуп королю».[467]

Намерение дипломатии Боливара оказать давление на Мадрид не означало отказа от проекта освободительной экспедиции в Испанию. Собрать многотысячную армию и перебросить ее через океан испано-американским государствам, разоренным длительной войной, вряд ли было по силам. Но снарядить небольшую экспедицию «солдат свободы» наподобие той, которая в свое время отплыла из Гаити в Венесуэлу, и направить ее к берегам Испании, чтобы поднять народ этой страны на борьбу, было вполне возможно и отвечало традициям патриотов. Разброд среди государств региона после Панамского конгресса и нарастание внутренних трудностей не позволили приступить к реализации этих планов.