Опричнина - Александр Зимин

С новгородским делом были связаны репрессии, обрушившиеся на родичей матери царевича Ивана Ивановича — Захарьиных. Так, боярин С.В. Яковля прямо упомянут в сыскном новгородском деле[2334]. В июне 1571 г. насильственно был пострижен в монахи боярин И.В. Шереметев Большой[2335]. Возможно, покойного В.М. Юрьева обвинили тогда в каких-то изменнических сношениях[2336]. Репрессии против родичей матери Ивана Ивановича могли быть связаны с недовольством царя Ивана своим наследником. «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв», — писал в январе 1571 г. папский нунций Портико[2337].

Третий опричный участник летнего похода 1571 г., боярин Василий Петрович Яковлев (гофмейстер царевича Ивана), был забит насмерть батогами вместе со своими земскими родичами боярами Иваном Петровичем и Семеном Васильевичем[2338]. И.П. Яковлев вызвал царский гнев еще в начале 1571 г. неудачной осадой Ревеля (снятой 16 марта). В Москву пришли сведения о грабежах, убийствах и пожарах, совершавшихся земскими и опричными войсками, во главе которых стояли И.П. Яковлев и В.И. Умный-Колычев. «Когда царь узнал о таких воровских проделках воевод и опричников, то он приказал «увезти… обоих воевод в оковах [и] удалил всех опричников»[2339].

С.В. Яковлев привлекался к ответственности еще по новгородскому делу[2340]. Летом же 1571 г. повесили опричного думного дворянина Петра Васильевича Зайцева[2341]. Зайцев ходил против «крымского царя» в сентябре 1570 г., когда царя сопровождали казненные летом 1571 г. М.Т. Черкасский, В.И. Темкин, В.П. Яковлев, Л.А. Салтыков и попавший в опалу В.А. Сицкий[2342]. Л.А. Салтыков был сначала пострижен в монахи, а позднее убит[2343]. Вместе со Львом Андреевичем опала постигла и его родича кравчего Федора Игнатьевича, который был заключен в тюрьму, а позднее, судя по синодикам, убит[2344]. Царский лекарь Елисей Бомелий по приказанию царя отравил опричного дворецкого Ивана Федоровича Гвоздева-Ростовского, спальника Григория Борисовича Грязного и до ста других менее видных опричников[2345]. Среди погибших в эти годы были Андрей Овцын, Булат Арцыбашев, И.Ф. Воронцов и др.[2346]

Опричнина была обезглавлена. «Новые люди», ставшие во главе государева двора, состояли из окружения старицкого князя (Н.Р. Одоевский, Пронские), и, конечно, не были заинтересованы в дальнейшем сохранении опричных порядков. На одних царских фаворитах (типа Малюты Скуратова) и казанских князьках (вроде Саин-Булата-Семиона) строить опричный аппарат было невозможно. Отмена опричнины становилась делом ближайшего времени. Земские воеводы, виновники сожжения Москвы в 1571 г., фактически не пострадали, хотя Грозный позднее с горечью говорил польскому посланнику: «Мои [подданные] подвели меня под крымского, под татар. Тех было сорок тысяч, а у меня только шесть… И я о том не ведал: шестеро воевод, что шли передо мной с сильными отрядами, не дали мне знать. Правда, они не могли выиграть дело против такого многочисленного врага, но я поблагодарил бы их, если бы, погубив несколько тысяч своих, они принесли мне хоть татарский бич… И уже Москва была сожжена, а меня не уведомили о том. Пойми же, какова тут была измена мне от людей моих!»[2347].

Летом 1571 г. составлялись весьма странные поручные записи по И.Ф. Мстиславском. Князь в своей крестоцеловальной грамоте торжественно объявлял, что он «государю… и всей Русской земле изменил, навел есми с моими товарыщи безбожного крымского Девлет-Кирея царя». И обещался впредь «на все православное крестьянство варвар не наводити»[2348]. Из этой формулировки ясно, что Мстиславскому предъявлялись обвинения в измене. Но за этими страшными обвинениями не стояли никакие реальные предательские действия, так как в противном случае князь Иван не избежал бы сурового наказания. Дело же ограничилось тем, что за Мстиславского поручились боярин Н.Р. Одоевский (опричник), боярин М.Я. Морозов (земский) и опричный окольничий А.П. Хованский (в 20 тысячах рублей), а у них «выручили» князя около 300 княжат и детей боярских. Южные вотчины Мстиславского в районе Епифани и Венева были отписаны на государя[2349]. Обвинял царь и Шереметевых, которые якобы посылали людей в Крым «бесерменьство на христианьство наводити»[2350].

О том, что никакой боярской измены в 1571 г. не было, говорит и допрос царем Иваном Грозным в январе 1575 г. русских пленников, вышедших из Крыма[2351]. Некоего Ермолку — человека князя Ивана Мстиславского — на допросе спросили, не был ли он послан в Крым его господином с каким-либо тайным поручением к хану. Тот ответил: «Князь Иван, государь, Мстиславской в Крым меня не посыливал и приказу от князя Ивана в Крым ни х кому не бывало… а того в Крыму не слыхал же, от кого с Москвы в Крым ко царю и к мурзам живет ссылка». Конечно, когда Ермолку «к огню придвинули и учали пытати, огнем жечи», он во всем повинился и сказал, что бояре изменяют. В частности, «как приходил царь к Москве и Москву зжег, и Иван да Федор Шереметевы на Москве пушки заливали, норовя Крымскому царю, чтоб против царя стояти было нечем»[2352].

Другой боярский человек, Костя, под угрозой пыток заявил, что даже «многие бояре государю… изменяют и неправду великую делати и зсылаются бояре с Москвы в Крым со царем». Среди этих бояр были И.Ф. Мстиславский, М.И. Воротынский и Шереметевы. Мстиславский и Федор Салтыков отпустили какого-то барымского царевича, «как царь приходил к Москве и Москву зжег», наказали ему просить хана, чтобы тот снова вернулся к русской столице: «А толко придет к Москве, и Москва будет его»[2353].

Бессмысленность всех этих вымученных показаний ясна уже хотя бы из того, что в результате наветов Ермолки и Кости не пострадали ни Мстиславский, ни Шереметевы.

* * *

Сожжение Москвы Девлет-Гиреем заставило русское правительство внести существенные коррективы в свои внешнеполитические планы. Принимая крымских послов 15 июня 1571 г. в селе Братошине, царь готов был согласиться на создание в Астрахани полузависимого от России татарского княжества ради того, чтобы добиться мира с Девлет-Гиреем[2354]. Был ли это сложный дипломатический ход, с тем чтобы выиграть время, или Иван IV действительно хотел ценой временной потери Астрахани обеспечить безопасность южных окраин страны, сказать трудное. Ясно, что нападение крымского хана заставило Ивана IV быть куда уступчивее в его переговорах с иностранными дипломатическими представителями. Когда Елизавета направила в Россию нового гонца Роберта Беста возобновить торговые привилегии английских купцов, то царь в своем послании от 24 января 1571 г. выразил ей свое согласие на это[2355]. Путешествие в Россию Дженкинсона, который еще раньше сумел завоевать доверие царя, содействовало новому русско-английскому сближению. 23 марта и 11 мая царь, давая аудиенции этому ловкому агенту английской королевы, заверил его в своем расположении к Елизавете и сообщил о решении восстановить привилегии Московской компании[2356].

Утешительная весть пришла из Польши: в мае Сигизмунд II Август «целовал крест» на перемирных грамотах[2357].

Еще в 1570 г. Иван Грозный решил найти замену умершей Марии Темрюковне. Расхождение с сыном ускорило это решение. К царской свадьбе готовились долго. Со всей страны в слободу свезли 2 тысяч девушек, и после тщательного отбора в июне 1571 г. царь выбрал невесту для себя и для своего старшего сына[2358].28 октября Иван IV вступает в третий брак. На этот раз его женой стала Марфа Собакина, которая, впрочем, уже 13 ноября умерла[2359]. Еще со времен Карамзина бытует легенда, пущенная Таубе и Крузе, что Собакина — дочь новгородского купца[2360]. На самом деле ее отцом был коломенский сын боярский Василий Большой Степанович Собакин[2361].

На царской свадьбе присутствовали «царицыны дружки» Малюта Скуратов и его зять молодой опричник Борис Федорович Годунов, который позднее сыграет такую видную роль в истории России[2362]. Там же был родич Малюты Богдан Яковлевич Бельский, впервые появившийся в разрядах за год до этого[2363]. Через неделю после свадьбы Ивана IV 4 ноября состоялось новое брачное пиршество: женитьба царевича Ивана на Евдокии Сабуровой[2364].

Сразу же после окончания торжеств 10 ноября царь принял решение начать войну со Швецией («идти на непослушника своего на свейского Ягана короля войною за его неисправленье»)[2365]. Начались приготовления к походу. 1 декабря в Казанскую землю посылаются В.В. Тюфякин и Г.Ф. Мещерский, которым царь велел «собрать в Казани казанских князей и тотар и черемису и мордву, а собрав, велел им государь за собою быти в Новгород Великой»[2366].