На исходе ночи - Евгений Габуния

— Вас понял, — подмигнул ему приятель, и они направились к красным «Жигулям». Валентин, улучив момент, шепнул:

— Дома представишь Таню как мою жену. Ясно?

Воронков согласно кивнул и включил газ. Машина тронулась.

День выдался на редкость солнечный и теплый.

— Да у вас тут настоящая весна! — воскликнула молодая женщина, опустив стекло и подставив лицо теплому ветерку. — Не то, что в Москве. Не люблю мороза, — тоном капризной девочки сообщила она.

За окном машины мелькнул выкрашенный в голубое уютный крестьянский домик, каких уже мало осталось в окрестностях Кишинева. Татьяна проводила его восторженным взглядом:

— Какая прелесть, не правда ли, Валентин? Нам бы с тобой такой, летом бы здесь жили, зимой в столице.

Валентин ничего не ответил, но Воронков, увидев в зеркале его сразу поскучневшее лицо, подумал без всякого впрочем, сочувствия: «Дает ему прикурить, стервочка, видать, изрядная».

«Жигуль» остановился возле небольшого особняка на одной из тихих улиц в верхней части города. В глубине двора стоял новенький свежевыкрашенный металлический гараж. Валентин завистливо свистнул:

— Поздравляю, старик, ты делаешь успехи. Тачку оторвал, и гараж успел отгрохать. Молоток!

Воронков скромно промолчал и пригласил гостей в дом. Молодая, просто одетая женщина с невыразительным скучным лицом как старому знакомому улыбнулась Валентину и вопросительно взглянула на его спутницу. Перехватив этот взгляд, Воронков поспешно произнес:

— Познакомься, Галя, это жена Валентина.

В Галиных глазах промелькнуло недоверие, однако она радушным тоном пригласила:

— Что же вы стоите, милости просим, заходите.

Когда гости привели себя в порядок после дороги, все уселись в креслах возле маленького низкого столика в гостиной. На столике в продуманном беспорядке лежали журналы. Полуголые девицы в более чем вольных позах на их глянцевых ярких обложках и аршинные буквы названий «Плейбой», «Вог», «Эсквайр» призывали, требовали, заклинали: открой, посмотри, прочитай… Татьяна полистала один, снисходительно, с видом собственного превосходства окинула взглядом замелькавших девиц, и отложила. Перевела скучающий взгляд на стены, и в ее зеленоватых глазах вспыхнул огонек. Она легко поднялась со своего кресла и подошла почти вплотную к картине в позолоченной витой раме. На картине были изображены важные нарядные дамы и господа, стоящие по обе стороны железнодорожной колеи; они с интересом и недоверием наблюдали; как окутанный клубами дыма маленький, будто игрушечный паровозик тащит за собой несколько вагончиков. Поодаль, в стороне, стояли перепуганные необычным зрелищем мужики и бабы.

— Первая железная дорога из Петербурга в Царское Село, — прочитала вслух Татьяна название картины. — Художник Самохин. — Она на секунду задумалась. — Был такой, в свое время весьма известный. Первая половина девятнадцатого века. Теперь основательно подзабыт. — Она хотела еще что-то сказать, но передумала и перешла к висящей рядом небольшой картине, точнее, этюду в скромной деревянной рамке. Вгляделась в запечатленный на нем уверенными, нарочито грубоватыми мазками живописный уголок восточного города, яркое, смелое сочетание красок.

— Похоже на Сарьяна, очень похоже, — как бы размышляя, негромко произнесла Татьяна. — И подпись… — Она еще раз пристально вгляделась в размашистую подпись в углу этюда. — Скорее всего — подлинник, во всяком случае — будем надеяться, — осторожно заключила она.

Валентин, в отличие от своей подруги с интересом разглядывавший глянцевых соблазнительных девиц, оторвался от своего увлекательного занятия.

— Видал? — обернулся он к сидящему рядом хозяину дома. — Глубоко пашет, почище этих очкариков, что в музейных комиссиях заседают. Любому форы даст. Все знает…

Воронков на это ничего не ответил.

Татьяна уже рассматривала картину, что висела рядом с этюдом. Написанный в мягкой неброской манере пейзаж средней русской полосы выглядел особенно грустно, даже печально рядом с бушевавшим яркими красками этюдом Сарьяна. Казалось, настроение художника передалось молодой женщине, потому что она как-то затихла, взгляд зеленых глаз затуманился.

— Неужели Левитан? Здесь, в этом захолустье? — прошептала она. — Невероятно!

Воронков не сводил глаз со своей гостьи.

— В этом доме только оригиналы, милая Танечка, — важно произнес он и улыбнулся.

Татьяна обернулась к нему, провела рукой по волосам, как бы сбрасывая настроение, навеянное грустным пейзажем, и тоже улыбнулась. В ее зеленых глазах снова зажегся огонек. Слегка покачивая бедрами, какой-то особенной, чуть вызывающей призывной походкой Татьяна уже пересекла гостиную, направляясь в противоположный угол. Во всем ее облике, в том, как она двигалась — вкрадчиво, грациозно, осторожно обходя мебель, в ее зеленых миндалевидных глазах сквозило что-то хищное, кошачье. Это сходство с огромной красивой кошкой довершал кожаный, плотно облегающий костюм. Воронков, не сводивший с Татьяны завороженных глаз, увидел, как она подошла к низкому шкафчику с выгнутыми полукругом инкрустированными дверцами, погладила ладонью прохладную, в прожилках, мраморную столешницу. И в этом простом движении также проступило что-то вкрадчивое, хищное.

— Да это же Буль[29]. И в каком состоянии! У нас в Москве такой редко увидишь.

— Вы не ошиблись, милая Танечка, — многозначительно подтвердил Воронков. — Это действительно работа Буля. Изумительно, не правда ли?

Татьяна, казалось, ничего не слышала, залюбовавшись старинными бронзовыми часами, стоявшими на мраморной столешнице шкафа.

В комнату вошла Галина, держа в руках стопку тарелок, чтобы накрыть стол к обеду. Видимо, в том, как гостья рассматривала часы, она прочитала, кроме восхищения, еще и нечто другое, и суховато сказала:

— Эти часы остались от моих родителей. Память.

Судя по быстрому, мимолетному изучающему взгляду, который бросил на жену Воронков, эта реплика предназначалась не столько Татьяне, сколько в первую очередь ему самому.

Вслед за Галиной в гостиную вошла немолодая женщина. Ее покрытое старческими морщинами подкрашенное лицо хранило, как пишется в старых романах, следы былой красоты. Вежливая улыбка, с которой она поздоровалась, не могла скрыть надменного выражения, навсегда застывшего на ее лице.

— Моя маман, — представил ее Воронков.

Так же торжественно-важно, как и вошла, она покинула комнату.

После обеда гость и хозяин на некоторое время уединились, и вскоре уже втроем, вместе с Татьяной, вышли из дома. Встречные мужчины провожали ее удивленно-восхищенными взглядами, женщины же недоброжелательными и завистливыми. А она, не замечая этих взглядов, с интересом рассматривала маленькие нарядные, причудливой архитектуры особнячки по обеим сторонам улицы.