Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

— Не хочешь здесь, тоскливо?

— Боюсь… Домой…

— Ах ты притча какая! Ну идем, отправлю. Старик тот, верно, не уехал.

На вокзале Настя заметила Степу и радостно подбежала к нему.

— Провожать пришел?

— Домой. — И в ответе парня скользнула несмелая надежда, что дома, у реки Ирени, ему будет хорошо.

* * *

Обратный путь в Дуванское Степа почти не отходил от раскрытого окна, только под ветром, при виде гор, неба, звезд и одиноко рассыпанных огоньков во мраке ночи он чувствовал себя несколько успокоенно. Настя стояла рядом с ним, ветер распушил ее волосы, и они порхали около Степиного лица. Он почувствовал, что волосы человеческие пахнут; так у Насти они пахли какой-то травой, очень знакомой, но имени ее парень никак не мог припомнить.

У каждого были свои думы и грезы. Насте казалось, что она давно взрослая и ходит по земле. Вот теперь, в эту теплую ночь, идет где-нибудь железнодорожной насыпью к огонькам, которые трепещут впереди и манят. Ее догоняет поезд, она отходит в сторону и глядит, как вагоны мчатся мимо, гремя колесами. Настя тоже начинает внимательно глядеть на насыпь, ей хочется видеть самое себя, стоящую на краю придорожной канавы. Она увидит и улыбнется ей, улыбнется сама себе, одновременно едущая в поезде и стоящая при дороге.

Девушку не удивляла странность ее грез: под чужим небом, перед лицом новой земли, у человека рождаются часто престранные, чудные и несбыточные мысли, но человек не замечает их несбыточности. Он погружается в какой-то полусон, когда все возможно и неудивительно.

Настя была под властью такого полусна, ее приятно увлекали думы о себе и о своей будущей жизни.

Степа, напротив, не хотел думать о себе, боялся этих дум и старался об одном, чтобы они дольше не трогали его ума и сердца.

Взгляд его блуждал по вершинам гор, деревьям, скользил по телеграфным столбам. Как только мысль начинала густеть и кружиться, как грозовое облачко, он переводил взгляд на камни, звезды, луну, скользил по синему мраку ночи. Все думы его были коротки, безболезненны и разорваны.

Видел он столб и думал: «Это столб».

Видел камень, и рождалась короткая мысль о камне. Ее вытесняла новая — про звезду или гулкий мостик через неведомый ручей.

Кирилл Дымников сидел на скамейке и вел разговоры с пассажирами. Он не забывал и ребят, не раз предупреждал, что они могут простудиться.

— Охватит такой ветер, в коем болезнь, що я буду с вами делать? Закройте окно!

— Ветер теплый, ничего не будет! — откликался Степа.

Настя молчала, она не хотела рвать ниточку своих дум.

— Ветры разные. Иной холодный, а болезни в нем нет, здоровье он приносит. Другой теплый-теплый, приятный, а болезнь-то в нем и есть.

Кирилл еще из родной Вятки вынес убеждение, что ветры приносят и здоровье, и болезнь, и счастье, и горе, есть добрые и злые. По заводам давно уж так не думают, но Кирилл держался старых убеждений и всегда шептал какие-то слова, чтобы обезвредить ими злой ветер.

Он сильно боялся за свою дочь и опять напомнил:

— Закройте окно, холодит.

— И вовсе тепло, — отказалась Настя закрыть окно.

— Народ спать ложится, и я ложусь; нельзя при ветре, надует чего ни есть.

Тут Настя уступила и закрыла окно. Она села в угол, а Степа рядом. Ей был виден кусочек звездного неба, полоса гор и бегущие навстречу поезду облака.

Степе не было видно ни неба, ни гор, ни облаков. Он следил, как металось пламя свечи. То готово было погаснуть совершенно, то разгоралось ярким остроконечным язычком.

Вагон был полон людей и теней. Люди стояли, бродили, а тени смешно и беспокойно метались. Наблюдая за игрой теней, Степа заснул, и привиделся ему сон.

Будто схватили его, бросили в железную клетку, из которой нет выхода, и помчали. Клетка мчится, гремит, скрежещет и воинственно гудит. Хочет Степа освободиться, но выхода нет, сплошная стена, в которой всего одна небольшая щелка. Через нее виден мир и свет. Напрягает Степа все силы, грудь, плечи, руки, чтобы разорвать клетку, но она не поддается. Вот погас последний луч света, скрылось все: и горы, и небо, и огни — сплошной мрак.

Степе мучительно хочется вздохнуть воздухом, который струится над землей, увидеть свет; ему страшно, что он никогда не увидит его, и парень вскрикивает.

— Що с тобой? Испугался, сон видел? — спрашивает Кирилл.

— Страшно, сон… — Парень часто дышит, весь в поту.

— Глянь, красота-то!..

Через стекло видит Степа мир, свет, небо и готов разбить стекло, как последнюю преграду к ним, последнюю стенку страшной закупоренной клетки.

— На волю, на площадку.

— Душно тебе?

— Душно, скорей на волю!..

— Айда, коли так. — Кирилл выводит Степу на площадку вагона.

За ними выходит Настя. Стоят они у раскрытой двери, горный ветер опахивает их лица, врывается в грудь. Горы залиты лунным светом, в котором спуталось синее, желтое и голубое. Обнаженные вершины, кварцитовые осыпи, грани камней и выступы светятся мерцающим светом. Думается Насте, что из недр земли поднялись все самоцветные камни, им надоела вечная тюрьма, рассыпались по горам, радуются воле и миру. Пролежат они ночь, когда мир спит, а днем вновь спустятся в свою темницу.

Порывисто и жадно дышит Степа. После тяжелого сна, где теснота и мрак, ему несказанно дорог простор и свет.

Кирилл продрог и ушел в вагон, на площадке остались Степа и Настя вдвоем. Они простояли там всю дорогу и радостными криками встретили родную станцию, откуда были видны