Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

за рукав и, показывая на камни, спрашивала:

— Этот как зовут?

— Малахит.

— Этот?

— Берилл.

— Этот, этот, этот?..

— Молибденовый блеск. Изумруд. Аквамарин. Яшма. Кварц. Колчедан медный…

Названия камней представлялись девушке словами красивой, удивительной песни, запоминались легко и быстро.

Степа ходил около витрин хмурый, он в сотый раз вспоминал слова Якуни: «Может, земное-то нутро не для нас приготовлено» — и думал: «Для кого же оно? Кому, кроме человека, нужны и понятны эти штуки?» Вспомнил Кучерова. Но встретить его нечаянно не довелось, а спрашивать, разыскивать постеснялся: что ему, ученому, старому, до меня, малограмотного мальчишки.

* * *

Настя и ее отец пробыли в заводе несколько дней. Старик нашел прежних товарищей по работе и навещал их. Он часто заходил и в цехи, подолгу бывал в них и все жалел, что стар и лишился силы.

— А то поработал бы у огонька. Люблю его, как это он железо, чугун, любой металл растопит в молочко. Сила, громадная сила, около него и человек сильней. — Кирилл стоял в шуме, грохоте и мраке цехов как зачарованный. — Вот она жизнь-то. Чует человек, що есть он, а там в полях и не заметишь, как умрешь. Оно, конечно, и поля, — оговаривался старик, — свой смысл имеют, зря их хулить не стоит, а и завод сердцу мил.

Настя бывала в цехах вместе с отцом, ее они пугали.

— Дочка, пламень-то, пламень-то, нет ему преграды! — Отец дергал Настю за рукав и тянул к пламени. Она же с опаской сторонилась. — Да не бойся ты, он благодетель наш, а не враг. И я впервой по-твоему сторонился от него, а со временем привык и полюбил.

Степа не ходил на завод, он тянул девушку в город, в лес, к пруду, на ближайшие горные вершины. В немногие дни, которые провели вместе, они обошли весь город с его площадями и садами.

Особенно понравился Насте остров среди пруда. Он был не велик, шагов сто в длину и шагов сорок в ширину, кусты лозняка сплошной оградой росли по его берегам, а посредине густая мягкая трава.

На острове был громадный черный камень с плоской вершиной. Кто его занес туда — неизвестно, может быть, он поднимался со дна пруда, когда-то был одинок, но со временем волны намыли вокруг него остров.

Степа брал у заводского сторожа лодку и вместе с Настей переезжал на островок. Лодку загоняли в заливчик, а сами ложились в тень от камня и говорили о своих маленьких делах. Когда им надоедала тень, они переходили на солнечную сторону или поднимались на вершину камня, откуда был виден город, пруд и завод, а вдали — зеленые полосы не то лугов, не то яровых полей.

— Степа, поедем вместе домой, а осенью вместе сюда! — заговорила как-то Настя.

— Вот тятька выйдет из больницы, тогда… — глухо откликнулся и не договорил парень. Его все сильней занимали думы о труде заводском и крестьянском, о полях и заводах. Якуня, вот он живет спокойно, для него ясно, что поля — главное. Рабочие на заводе тоже не думают, что важнее: знать, и для них ясно; а вот он попал в какую-то щель, из которой не может выбраться, и сердце его сначала тянулось к заводу, потом затосковало по пашням и по вольной, беззаботной речке Ирени. И все это наделала струя расплавленного железа, которая сожгла отцу ногу.

Пришел день, когда старик Дымников объявил дочери, что пора и домой.

— Поедем, а не то высохнет трава по долинам, и мы останемся без сена.

— Поедем, — согласилась Настя, связала дорожные узлы и крикнула Степе: — Лодку бери. На остров, на пруд купаться!

Лодка медленно скользила, а пруд осторожно колыхал ее. Девушка опустила руки в воду. Она молчала, и трудно было понять, грустит ли она, что приходится уезжать из города, в котором такие веселые выпуклые площади и веет горный ветер, или думает о маленьких тихих Озерках на берегу далекой Ирени. Лодку привязали к лозняку, а сами поднялись на камень.

— Когда я буду большая, — начала девушка, — я побываю везде.

— А я, может быть, вернусь в Дуванское и буду пахать землю.

— Нет, нет, я пройду по всем странам и посижу на каждом камешке.

— И ни разу не зайдешь в Озерки?

— Зайду и в Озерки и в Дуванское, выкупаюсь в Ирени и опять пойду.

— Так и будешь ходить?

— Работать и ходить. Тятя рассказывал мне про степи, в них тоже хорошо. Небо, степь, и больше ничего, деревьев нет, и трава высохла. Они там, за горами. — Настя показала на синюю гряду вершин. — Мою маму посылали в степь, но она отказалась. Я за нее поеду. За нее и за себя. Выкупаемся.

Бултыхнулись в пруд.

— Степа, Степа! — позвала Настя. — Хорошо ведь узнать, какая вода в каждой речке, в каждом море?

— Хорошо, только не узнать, рек много. Где-нибудь и утонешь.

— Я ловко плаваю. Здесь вода холодная. Пруд, вода стоит, а холодная.

— С гор ключи бьют. И подземных ключей много — кипунов.

— У нас в огороде кипун. Ямка, в ней вода и всего-то ковша три, а не вычерпаешь. Зачерпнул ковш, а ее столько же, так и пьем ее, и огород поливаем. Не пересыхает в самые жары.

Степа выполз на берег и оделся, он не хотел больше купаться, а Настя все купалась и ныряла, точно хотела навсегда запомнить воду заводского пруда.

— Будет тебе, утка, запоздаешь на поезд.

— Нырну в последний раз.

Девушка долго скрывалась под