Дочери богини Воды (СИ) - Шурухина Мария

Некоторое время Гведолин шла молча.

— Да, — процедила она, наконец. — Наверное, ты прав, Терри. Прости, больше не буду затевать этот разговор.

— Вот и славно, давно бы так, — пробурчал Терри. — По пути нам еще не раз придется останавливаться на постоялых дворах и в трактирах. Везде есть больные, возможно, нам еще представится случай заработать на твоем даре.

— На моем проклятии, — эхом отозвалась Гведолин.

— Хм… это с какой стороны посмотреть, — он поднял толстую палку и теперь размахивал ею, сбивая придорожный лопух и крапиву. — Кажется, я начинаю понимать, что этот Валто Лайне имел ввиду.

— И что же?

— Любой человек, сделавший ведьме или ее близким что-то плохое, будет наказан.

— Кем?

— Хороший вопрос. Видимо, мирозданием. Похоже, объяснение этому содержалось на вырванных страницах, ровно как и то, что может остановить ведьму. После отсутствующего текста я прочел лишь окончание, из которого следовало, что наказание последует незамедлительно, размер и способ его ведьма регулировать не может. Она может вмешиваться, но проявлять волю — нет.

Выходит, мироздание само наказывает людей? А ведьмы лишь…

— Инструмент. И знаешь, что самое страшное?

— Что?

— В руках умелого кукловода этот инструмент может превратиться в оружие. Гведолин ошарашенно замолчала, переваривая мысль.

Так, в молчании, они прошагали целое поле. В воздухе разливалась многоголосая песня птиц, фоном к которой звучало монотонное жужжание пчел, деловито снующих от цветка к цветку.

— Но если то, что ты сказал, правда, — первой начала Гведолин, — про наказание, то как же тогда…

Она осеклась, не решаясь высказаться вслух.

— Костер? — закончил за нее Терри. — Я тоже думал об этом. Скажи, часто ли тебе приходилось наблюдать казнь ведьмы?

— Ни разу, — ужаснула она. — Жуткое зрелище!

— Я видел трижды. В Мерне, на площади. Разумеется, этого слишком мало, чтобы сделать выводы. Но подумай, Гвен, подумай хорошенько: разве ведьму не оскорбило бы присутствие при ее мучениях такого количества народа? Разве не случилось бы хоть раз того, чего все так бояться? Ведьма может наслать проклятие на тех, кто ради праздного любопытства толпиться на площади возле помоста с костром. Ведь это ее и оскорбляет, и унижает. Ну а те, кто охраняет ведьму в камере, чтобы не сбежала? Выводит, привязывает к столбу — они ведь обычные люди, без особых способностей, так? Я слышал, дознавателей очень мало, и они находятся под особой защитой императора. Вряд ли работу тюремщика или палача стал бы исполнять столь дорогой короне подданный. Тогда как же? Ведь проклятие должно коснуться их в первую очередь.

В солнечную веселую погоду, глядя на пробуждение природы и эту кипящую и бурлящую вокруг жизнь, Гведолин подумала, что не так уж плохо сейчас обсудить то, чего она боялась больше всего на свете, то, о чем не хотела даже думать.

— Возможно, — вкрадчиво предположила она, — что-то не дает ведьмам проявить себя, что-то…

— Именно! — перебив, воскликнул Терри, сбив палкой паукообразный сухой стебель чертополоха. — Скорее всего, они научились ставить блок…

— Блок?

— Защиту, — перефразировал он. — Да, есть что-то, заставляющее ведьм на какое- то время блокировать дар. Но вот что? А в книге так некстати вырваны страницы…

На пыльную тропинку перед ними выпорхнула маленькая серая птичка и разразилась ругательной трелью. Гведолин встала, как вкопанная.

— А ведь я, кажется, знаю… — она сняла свою сумку, щедро нагруженную продуктами доброй хозяйки трактира. — В приюте Воды меня поили какой-то настойкой. Дрянь редкостная, горькая, противная. И голова от нее становилась похожа на улей диких пчел — гудела, болела, ничего не соображала.

— Вот как, — тоже остановился Терри. — Что-то дурманящее сознание, определенно. Настойка? Очень может быть. Точно не помнишь названия? Может, кто- то произносил его при тебе? Состав, травы, вещества?

Оттерев пыль и пот со лба рукавом, Гведолин виновато взглянула на Терри.

— Нет, не помню. Но постараюсь вспомнить. Обязательно. Это что-то такое… — она наморщила и нахмурила лоб. — Нет, не могу. Как принимаюсь думать, голова начинает болеть, даже какой-то грохот чудиться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Снисходительно хмыкнув, Терри подошел к Гведолин, положил руку ей на плечо, мягко подталкивая к обочине.

— Не чудиться. Грохочет, точно. Смотри! — махнул он рукой в направлении вниз по полю, откуда они пришли. — Повозка.

Из-за поворота и впрямь показалась повозка, которую тащил коренастый

тяжеловоз.

— Эх, нам бы тоже проехаться. Я устала, — посетовала Гведолин.

— Здрав будь! — зычно окрикнул человека, держащего вожжи, Терри.

— И тебе не хворать, коль не шутишь, — сипло отозвался тот, на всякий случай тормозя лошадь.

— Куда путь держишь?

— В Кижицу.

— И нам по дороге. Подбросишь? Моя жена устала шагать пешком.

Гведолин становилось жарко и душно всякий раз, когда Терри называл ее женой.

Мужчина ответил, что нагружен доверху и места в повозке нет. Терри принялся уговаривать и убеждать. Гведолин уже смущенно тянула его за руку в сторону, только Терри был не из тех, кто легко отступает от задуманного. В конце концов, он свел брови на переносице с одну густую линию и предложил за провоз деньги. Мужчина крякнул и согласился.

Они залезли внутрь крытой кожей повозки, в которой и впрямь негде было развернуться. Мужчина оказался торговцем галантереей, и все пространство внутри повозки было забито ящиками и корзинами, из которых выглядывали нитки, спицы, крючки для вязания, расчески, круглые зеркала в деревянной оправе, ножи, посуда. По углам ютились яркие рулоны тканей, свернутые пестрые коврики. Воздух оказался щедро сдобрен ароматами корицы, гвоздики, жасмина и еще Вода знает чем. От жуткой какофонии запахов у Гведолин разболелась голова.

— Лучше бы я пешком пошла, — ворчала она, — я же здесь и огарка не проеду! Терри, куда ты меня заманил? Еще и денег отдал этому прощелыге…

Но она, пристроившись на низком ящике и положив голову Терри на колени, проехала и огарок, и половину, и даже целую свечу.

Проснулась Гведолин, когда повозка вздрогнула на очередной кочке. Мягкий коврик, скатанный рулоном, шлепнулся, задев ее по спине.

— Долго я спала? — зевая, сонно осведомилась она.

— Да уж прилично, — усмехнулся Терри, поднимая коврик и водворяя его на место. — У тебя же глаза слипались, Гвен, так ты устала. Я потому и отдал деньги — мы и ста шагов бы не прошли, как тебя бы сморило. А так и ты выспалась, и мы ехали вперед. И хорошо бы до Кижицы еще не дошли те красивые картинки с нашими лицами и именами. Хочется, знаешь ли, нормально поесть в трактире и снять комнату, а не прятаться по углам, как крысам.

Гведолин протерла глаза.

— Я все порчу, Терри?

— Брось, — отмахнулся он. — Ничего ты не портишь.

— Рушу все твои замыслы, не умею просчитывать ходы как ты — наперед.

— Ты живешь одним днем, Гвен. Но разве ты виновата, что тебя не учили по-другому?

— Нет, — голос ее чуть дрогнул. — Но я научусь. Ты меня научишь. Правда?

— Правда, — тепло улыбнулся он.

Гведолин с любопытством огляделась вокруг. К запаху она принюхалась, так что он больше не беспокоил ее. Но товар галантерейщика, как оказалось, занимал ее донельзя. Она перемещалась с ящика на ящик, от стены к стене, восхищенно бормоча себе под нос:

— Я только посмотрю. Просто полюбуюсь и положу на место. А к этой вещице я даже притрагиваться не буду. Ой, а вот эту хочется рассмотреть поближе…

Терри оставалось лишь качать головой, осознавая, наверное, что запретами он только подогреет ее интерес.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Поохав на затейливую чеканку жестяных табакерок, погладив отполированные скалки, доски для разделки с резными краями, Гведолин потянулась к зеркалам. Ощупала узорную вязь на оправе, поймала солнечных зайчиков — в повозке было окошко, из которого внутрь кожаного полумрака буйно лился свет. И отложила, так и не решившись взглянуть на свое отражение.