Летнее Солнцестояние - Уильям Хорвуд

двое и старались не производить лишнего шума, будучи преисполненными мистического трепета и ужаса.

К этому времени Брекен был уже вне себя от раздражения, ибо мир его туннелей (вернее, то, что он таковым считал) оказался попранным внешней суетой и суматохой. Он уже не мог усидеть на месте и потому решил подобраться поближе к Камню и проследить за происходящим со стороны. Он чувствовал себя одинаково далеким как от кротов, участвовавших в этой ночной церемонии, так и от Камня, словно сам был каким-то иным существом и находился этой морозной декабрьской ночью не на вершине холма, но в недостижимом другими кротами далеке. Ночь выдалась ясной; месяц, появившийся на востоке, освещал поляну Камня, черный силуэт которого высился в ее центре. Он был окружен фигурками кротов. Тень от Камня падала на то место, где находился сейчас Брекен, она постепенно отползала в сторону и укорачивалась по мере того, как месяц поднимался все выше и отклонялся все дальше и дальше к северу.

Одни кроты приходили, другие уходили, они шутили и посмеивались, но оставались на краю поляны, не отваживаясь приблизиться к самому Камню.

До Брекена долетали обрывки их разговоров:

— Как, и ты здесь?

— О, я с самого июля с тобой не виделся... Ну и славное тогда было времечко...

— Ох, что-то здесь прохладненько...

— Да, зима обещает быть холодной, вы уж мне поверьте.

Каждая фраза и каждое слово, долетавшие до Брекена, больно ранили его сердце — ведь он был страшно одинок, на этой земле у него не существовало ни единого друга. Он было подумал о новом визите к Ру, но тут же понял, что в Самую Долгую Ночь его сердце жаждет чего-то совершенно иного — чего, он не знал и сам. Он нервно почесался, зло посмотрел на месяц, встававший из-за деревьев, и вновь перевел взгляд на кротов, находившихся между Камнем и лесом. Посторонние разговоры закончились: одни кроты сидели, недвижно припав к земле, другие, подняв к небу рыльца, благоговейно взирали на Камень. Кто-то неслышно возносил молитвы, истсайдцы же так и вовсе пели их нараспев (их обычаи были очень близки древним традициям) на диалекте, неведомом Брекену.

Другие кроты обращались к Камню с бесхитростными молитвами, достаточно громкими и внятными для того, чтобы их мог расслышать и Брекен:

— Камень, спасибо тебе за радости, которые ты подарил нам, и за силу, которой ты благословил меня... Не оставляй своей заботой Данктон, и да узрит он твой свет... Безмолвствует мое сердце, о Камень, одари его своей благодатью...

Вновь и вновь он слышал голоса кротов, самцов и самок, шептавшие слова последней, самой короткой молитвы, слышанной им некогда от Халвера:

— Даруй нам безмолвие...

Порой эту молитву произносили хором сразу несколько кротов, и это придавало ей особую силу, отчего сердце Брекена начинало сладко ныть, соприкоснувшись с великим и непонятным ему таинством Самой Долгой Ночи.

С каждым часом в лесу делалось все холоднее. Тень Камня, которая стала еще короче, указывала теперь в направлении нижних лесистых склонов. Неожиданные для Брекена долготерпение кротов и их простодушная вера тронули его и странным образом приблизили к Камню. Брекену вдруг захотелось выбежать в центр поляны и попросить стариков рассказать ему о Камне — он просто жаждал обладать этим знанием. Но отважиться на подобное безрассудство Брекен, конечно же, не мог. Время от времени им овладевало и другое желание — присоединиться к общим молитвам, однако он не знал их слов...

Число кротов, находившихся на поляне, уменьшалось с каждой минутой — вскоре осталось всего несколько стариков, по-видимому, церемония Зимнего Хода к Камню подошла к завершению. Вскоре смолкли веселые песни и хохот, долетавшие снизу, к этому моменту поляну покинули и последние участники церемонии. Брекен вновь остался на вершине совершенно один.

Им овладело отчаяние. К свету знания нельзя прийти в одиночку — привести к нему мог бы лишь опытный, искушенный наставник. Как ему не хватало сейчас Халвера! «Конечно, он провел бы эту Самую Долгую Ночь со мною...» — думал Брекен, заливаясь горючими слезами. Ему было жалко себя, и он испытывал чувство невосполнимой потери. Брекен так и сидел в своем укрытии, находившемся неподалеку от поляны. Воцарилась полная тишина, он отчетливо слышал собственное дыхание.

Луна светила теперь так ярко, что Брекен видел пар, вырывавшийся из его ноздрей. Мертвые бурые буковые листья, лежавшие у основания Камня, в свете луны казались белыми.

Брекен выбрался из подлеска, в котором он скрывался все это время, и направился к Камню. Он и сам не понимал, зачем это делает, однако даже не пытался таиться, считая, что, кроме него самого, в лесу никого нет. Ему хотелось сказать что-нибудь Камню — не помолиться, а просто сообщить, что он, Брекен, находится рядом с ним в ожидании исполнения мистической воли. Как долго он ждал этого... Его переполняли смутное беспокойство, неясное раздражение и ощущение полнейшего одиночества.

Брекен подошел к Камню и коснулся передними лапами его поверхности, словно желая убедиться в его реальности. Он не ощутил ничего неожиданного — твердая шероховатая поверхность, только и всего.

Он стоял так очень долго, пока не услышал звуки, доносившиеся с края поляны, с той стороны, где росло огромное дерево, корни которого обвивали Камень.

— Тсс! — донеслось из темноты.

Брекен гневно раздул ноздри и, обратив взор в сторону, замер — мордочка застыла, усики стали жесткими, словно сосновые иглы.

Впрочем, длилось это недолго. Досада и раздражение, копившиеся в его душе в течение всей этой ночи, взяли верх над осторожностью и благоразумием, которыми была отмечена его первая реакция на шум.

— Кто ты и откуда? — громко спросил ослепленный лунным светом Брекен и двинулся к огромному дереву, за которым царила непроницаемая тьма.

Шорох. Скрип когтей. Шепот.

— Я спросил, кто ты! — воскликнул Брекен еще раз. Лапы его инстинктивно напряглись, в висках застучала кровь.

Какое-то движение, перебежка, глубокий вдох и... Из тьмы показалась кротовья мордочка.

— Привет, Брекен. Это я — Меккинс. Ты должен меня помнить. Мы встречались...

— Что тебе здесь нужно? — спросил Брекен, разозлившись еще больше. Дружеский тон Меккинса выводил его из себя. Любым проявлениям дружеских чувств он предпочел бы открытую вражду.

— Я — Меккинс. Мы встречались в туннелях Ру...

Брекен разгневался еще пуще, сам не понимая того, что этот гнев порождался не чем иным, как отчаянием. Сейчас его выводило из себя все — любой звук, любое движение.

— Послушай, Брекен, —