Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

— Пока крепостная Россия будет двигаться на Восток, все эти народы станут отчаянно защищаться. Разве согласятся они пойти в русскую кабалу? Война будет жестокая.

Оба генерала замолчали.

— Что будет дальше, посмотрим, а теперь укажи срочным приказом Розену, чтобы он поменьше верил этой аварской ханше и не мешал святому размышлять о боге, но лазутчиков, усилить и внимательно следить как за ней, так и за имамом, — решительно сказал Ермолов.

Глава 2

Прошло уже десять дней, как Небольсин прибыл в Тифлис. Благодаря заботам вдовы генерала Ахвердова Прасковьи Николаевны он устроился на квартире у богатого и влиятельного купца Питоева, жившего на одной из центральных улиц Тифлиса. Горе еще владело Небольсиным, и, хотя новый город, новые люди и теплое, участливое отношение к нему Ахвердовой и ее друзей отвлекали его от тяжелых дум, поручик все же не спал ночами, вспоминая трагическую гибель девушки.

«Загрустил наш баринок», — покачивая головой, сокрушенно думал не спускавший с него глаз Санька.

Сене Тифлис очень понравился. Он целыми днями бродил по его шумным улицам и базарам, беседуя с солдатами гарнизона и со случайными знакомыми, преимущественно «фамами», — так любил называть Сеня женщин.

История с Нюшей им была почти забыта, и только тягостное молчание Небольсина и его апатия ко всему окружающему беспокоили Сеню.

— Не болтайся зря по городу, будь поближе к ему, — кивая на дверь Небольсина, неодобрительно сказал унтер. — В такую пору надо возле быть. Мало что, может, ему худо станет.

Сам он почти не отходил от поручика, то заглядывал к нему в комнату, то вдруг приносил винограду, яблок или холодного вина. Небольсин заметил это. Ему все ближе становился этот обездоленный, прошедший суровую, тяжелую службу, но не потерявший чуткости и веры в человека одинокий солдат.

— Что, Елохин, понравился тебе город? — спросил однажды Небольсин.

— Я, вашбродь, еще и не был в ем. Собираюсь только, — ответил Санька.

— Что так? Или не интересно?

— Дюже даже интересно, вашбродь, только времечка не было.

Небольсин понял его.

— Пойдем вместе, Елохин. И город поглядим да и обновку тебе купим, а то ты вон на локтях какие латки нашил, — мягко улыбнулся поручик.

Санька покосился на свои рукава.

— Как изволите. Можно и новые купить. Эта ведь, вашбродь, казенная выдача еще с 1822 года, вот и обносилась рубаха.

Сеня за эти несколько дней настолько основательно ознакомился с Тифлисом, что успел уже полюбить этот веселый и солнечный город.

— Вот бы вам остаться тут, — осторожно посоветовал он Небольсину, — и народ веселый, и тепло, и нашего русского человека хватает!

Он что-то хотел прибавить, но, вспомнив о Нюше, промолчал.

— Город славный, ну, а как там дальше сложится наша жизнь, увидим, — сказал поручик.

— Вы, Александр Николаевич, ежели желаете обрядить кавалера в новую одежду, прямо в караван-сарай идите, а еще лучше на базар. Ох, и чего там только нет, не то что новую солдатскую одежду, а и генеральский мундир самолучший купите… Такого базара нигде нету, — с восхищением похвалил Сеня.

Поручик и унтер через большой и широкий, обсаженный виноградом двор вышли на улицу.

Солнце горячо пылало в небе. Воздух был мглист и неподвижен. На краю улицы бежал неширокий арычок, по его краям были посажены абрикосовые деревца, а в воде шумно плескались полуголые, черные от загара ребятишки да полоскали белье закутанные в чадры женщины. Тут же другие набирали в кувшины воду, шумно и крикливо переговариваясь между собой.

Небольсин, сопровождаемый степенным, почтительно отстававшим на полшага Санькой, спустился по уличке вниз к площади, за которой начинался базар.

Солнце жгло немилосердно, и даже близость Давыдовской горы и обилие садов не уменьшали духоты и неподвижно нависшего зноя, но Небольсину, давно не выходившему в город, захотелось пройтись по улице.

— Пойдем на базар, не хочется заходить в караван-сарай. Здесь душно, а там и подавно.

— Так точно, вашбродь, хочь и на солнышке, да зато полегче дышать.

С базара уже издали неслись шум, крик, вопли, гнусавое пение нищих, звон бубенцов на лошадях и колокольчиков на верблюдах. Пахло зеленью, фруктами, мясом, рыбой, кожей, потом и мочой.

Разноголосая, шумная и пестро одетая толпа гомонила и переливалась на базарной площади и на уличках.

Пройдя мясные и рыбные ряды, они вышли к лавкам, где торговали одеждой, шапками, чувяками, бельем. Тут же были бурки, черкески, штуки бязи и кипы цветной мануфактуры.

Санька с важным видом богатого покупателя осмотрел несколько солдатских мундиров, рубах, холщовых и суконных штанов, с придирчивостью опытного человека посмотрел одежду на солнце. Наконец остановился на довольно крепких штанах, рубашке и потертом, но еще прочном полушерстяном мундире.

— Сколько за все? — отложив в сторону отобранные вещи, спросил он.

Продавец, пожилой армянин, долго подсчитывал, загибая пальцы и повторяя:

— Ори абази да киде хути шаури икнеба[94]. — Он задумывался, вновь загибая пальцы. Небольсина тешила эта картина. Наконец армянин подсчитал. — Одна руп читир абаз, — неуверенно сказал он.

— Ах, жулик, мазепа, чтоб тебя черти на том свете сожрали! Рупь восемьдесят за такую одежду! Да бог в тебе есть? — возмутился Елохин. — Один рупь сорок — вот красная цена.

Армянин покачал головой и молча потянул назад облюбованную унтером одежду.

— Да бог с ним, на, бери свои рубль восемьдесят! — отдал деньги Небольсин.

Армянин взял деньги, засмеялся и дружелюбно сказал:

— Апицер якши, денги минога есть… Харашо…

— Черт ушастый, рад, что обобрал! — забирая купленное, проворчал Санька. — И напрасно это вы ему столько денег отвалили! Он, стервец, и за полтора серебром отдал бы.

Елохин сердито поглядел на улыбавшегося продавца.

— Ну, теперь есть годная одежка старому солдату, — с удовольствием проговорил он. Было видно, что покупка очень понравилась унтеру.

Они выбрались из толпы и намеревались было идти домой, как неожиданное волнение людей, заполнявших базар, остановило их. Лавки и лотки стали закрываться. Люди что-то говорили, возбужденно жестикулируя, кто с испуганным, кто с озабоченным видом проходили мимо них. Женщины, почти не закрываясь чадрой, крича и плача, спешили по домам. Базар пустел, и растерянные, испуганные горожане, не закончив своих дел, расходились.

— Чего такое приключилось? — спросил кого-то из проходивших Елохин.

Но грузин не понял его, что-то пробормотал, другой только взмахнул руками и с отчаянием проговорил:

— Оми![95]

Небольсин остановил конного казака, выезжавшего из улички.

— В чем дело, братец? Чего это народ переполошился, что случилось?

— Война, вашбродь! Персюки вчерашний день границу перешли, сюда идут!

— Война! — повторил поручик.

Елохин нахмурился и покачал головой.

— Только, вашбродь, от одной ушли, а она, подлая, тут нас достигла!

По улицам шли кучки возбужденных, растерянно обсуждавших событие людей. На Тифлис, еще час назад такой беспечный и оживленный, пала тень войны. Близость персидской границы и внезапность нападения пугали горожан. О войне иногда говорили и раньше, но серьезно никто не верил в ее возможность.

— Война, война, оми! — слышалось повсюду.

Все уже знали о нападении персиян, и страх перед новым нашествием кизилбашей охватил Тифлис.

Спустя полчаса Небольсин явился к Вельяминову и попросил об откомандирования его в один из полков, расквартированных на границе.

— Алексей Петрович уже распорядился назначить вас в Ширванский полк, два батальона которого находятся здесь же, в гарнизоне. Получите приказ и явитесь к командиру полка полковнику Абхазову.

В комнату вошел Ермолов, лицо генерала было озабочено.

— Дурные вести, тезка, — сказал он Вельяминову. — Эти негодяи разбили два наших поста на границе, казачьи сотни оттеснены к Безобдалу, эриванский Гассан захватил Саганлы и истребил до трех десятков наших солдат. Здравствуй, Саша, — обратился он к Небольсину. — Неважные новости! Получил предписание?

— Так точно!

— Служи с честью. Командир там хороший, солдаты народ бравый. Алексей Александрович, всех арестованных из гауптвахт вон, по полкам, пусть послужат родине!

— А как с Кургановым?

— По закону во время войны отставок нет. И этого прохвоста в полк, да на первую линию!

— Я думаю, в Елизаветпольскую дистанцию, — предложил Вельяминов.

— Туда! — согласился Ермолов. — Всех вытребовать с лечения и отпусков. Немедля вызвать с Кислых Вод Мадатова. Скажи Эристову, что теперь пришла пора созывать конное ополчение Грузии.