Лазерный гусь - Дэн Пласкин

почему так яростно отбивались духи и почему их здесь так много. Ему не повезло, именно на его долю это выпало. Бандиты лагерь оборудовали. Прям в ущелье вырубили пещеры, дома рядом построили и что-то вроде школы подготовки юных отморозков устроили. Человек двадцать юнцов от десяти до пятнадцати лет там тренировалось. Как выяснилось, умели они уже и из оружия стрелять, и взрывчатки ставить. Хоть завтра можно на задание отправлять. Очень опасные мальчишки.

Но ему с тремя бойцами удалось взять всех. Заперли в сарае и начали охранять. Что же с пацанами еще делать? Не стрелять же! Ведь юнцы совсем, просто их родители в свое время сдурели. Он доложил. Долго не отвечали. Но приказ есть приказ: пленных не брать. Ему так его командир и проорал: "Ты что же, лейтенант, себе позволяешь, мать твою? Ты хочешь всех подвести? Ты хочешь нашу честь опозорить? Из-за твоего малодушия сегодня может столько парней хороших погибнуть! Выполняй приказ!"

И он выполнил. А через тридцать минут его же командир по рации сообщил, чтобы мальчишек не трогали. Но было уже поздно. Они потом еще часа три трупы в овраг скидывали и земелькой прикапывали, маскировали. А в глаза друг другу смотреть боялись.

Люда помолчала, потом сделала большой глоток воды и продолжила:

– Уже позже командир ему говорил: "Не ссы, лейтенант, это же будущие убийцы. У них в крови всё. Не ты их, так они тебя, а не тебя, так детей твоих. Они мстить будут всю жизнь. Их все равно не перевоспитать." А он уже не мог дольше там оставаться. Написал рапорт. Удержать не смогли. Отпустили без содержания. Скандал был. Да не это главное. Плохо то, что он почернел, душа почернела. Обозлился на всех. Огрызаться начал. Его бояться стали. Ну, дальше ты сам знаешь. А его командир в письме прощения что ли просил. Словом, вернуть его хотел. Но не получилось. Хорошим мужиком оказался. Сам жертва службы, ничего уже тут не попишешь.

– А что было во втором письме, в официальном конверте? – спросил Боря.

– Там награда за тот бой и вообще за операцию. "За боевые заслуги" вроде. Я в них не разбираюсь. Еще сообщалось, что капитана присвоили и пенсию назначили. Типа не сам уволился, а комиссовали с содержанием. Это все командир его старался. Вину свою заглаживал. У самого на душе кошки скребли. Он, считай, со мной только потом и переписывался. А Шурка, когда я принесла конверты, даже не взглянул. "Выбрось, – сказал. – И больше не напоминай!" А деревня начала толковать, что он детоубийца. Представляешь, до чего люди злые бывают! Но в глаза, конечно, никто сказать не решался. И только Михалыч всё понял и принял. Михалыч вообще всех всегда понимает. Удивительно терпимый человек. Жену бы ему еще правильную найти.

Они помолчали. Люда вдруг спохватилась:

– Ой, а что же ты меня позвал-то? Я как-то на себя переключилась.

Боря улыбнулся, достал из кармана Пеликена и поставил перед Людой на столик.

– Помнишь?

– Конечно, помню! – она схватила фигурку и радостно стала ее рассматривать, будто увидела впервые.

– Забирай.

– Как забирай? – удивилась она. – Ты же так ей дорожил.

– Забирай, – повторил Борька. – Тебе он нужнее. Только обещай, что не отступишься, как бы сложно ни было!

– От чего не отступлюсь? – не поняла она. – Ну ладно, обещаю.

– Вот и славно, – улыбнулся Борька, чувствуя, что освободился от тяжкой ноши. – Когда он приезжает?

– Поезд через час. А потом на квартиру поедем. Командир временно снял для нас. Сказал, что пока живите, а потом по душе подберете. Мол, Шурка пусть пообвыкнется в новой шкуре. Предприятие очень большое, сотрудников тоже полно. Начальником охраны там бывший майор из спецслужб. Ну, а Шурку в заместители, можно сказать, как на стажировку берут. Начальник перед пенсией последний год работает. Вот командир и решил, что лучшей перспективы не подыскать.

– Рад за вас обоих. Честно. Я тебя отвезу на вокзал. А сама не забудь про обещание: к отцу в течение двух недель съезди обязательно!

– Обещаю, – улыбнулась Люда.

Ночью Борька спал очень плохо. Почти до утра не мог уснуть, перебирая в памяти момент, когда он увидел Мирзо за рулем машины, увозящей Яну. Он не хотел ее ни с кем делить. Почему-то он считал, что она уже его и никому не должна принадлежать, кроме как ему одному. Но, в итоге, он все же пришел к выводу, что не так уж он и прав, как показалось с самого начала, и стоит пересмотреть свой взгляд на эту ситуацию. Кто он и что из себя представляет? Пока он никто. Мирзо, в сущности, тоже по мнению Борьки не пара для Яны. Разница в возрасте значительная. Ну, что она в нем нашла такого? Но ведь он и Яну не знает. Действительно, он не знает о ней ничего, кроме того, что она умная. Хотя, если она выбрала Мирзо, то не такая уж и умная. Впрочем, как тут понять женскую натуру? Он даже не знает, кто ее родители. Может отец старше матери тоже лет на двадцать, и подобная семейная традиция у них длится годами? Было бы неплохо нарушить эту традицию. Да и вообще, надо наведаться к ее отцу, потому что с лазером бы она очень ему помогла в предстоящей поездке. Но главным обстоятельством для Борьки была бы не ее помощь, а всего лишь присутствие рядом.

– Я ей должен доказать, что достоин ее! – воскликнул Борька. И заключил, что повода злиться на нее у него совсем нет. А вот Мирзо совсем другое дело. С ним он еще как-нибудь поговорит. Не сейчас. Сейчас он ему еще нужен. Необходимо получить от него готовую решетку, а уж дальше он скажет ему, что тот не прав, совратив юную невинную душу. Причем Борька уже начал обдумывать подходящую речь, которая поразила бы соперника с первых слов.

Яна влетела в лабораторию, сияя больше прежнего. Она была уже в другом платье из материи каких-то ярких цветов, которое, конечно же, ей шло, как и вчерашнее. Плечи были открыты по-летнему. Борька часто украдкой бросал любующийся взгляд на них и мечтал, чтобы сегодня она как можно дольше не надевала лабораторный халат. Густые черные волосы распущены, и при каждом покачивании головы вдоль них прокатывалась блистающая волна. Борька даже прятал руки за спину, чтобы случайно не поддаться желанию погладить их ладонью. Когда она подходила совсем близко, а Борька в этот момент что-то рассказывал, то он начинал сбиваться, теряя всякую нить повествования. Борьке