Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Мы трое стояли понурив головы и никто не решался первым нарушить молчание. В таких случаях, по военным традициям, всегда должен начинать говорить младший по возрасту и по воинскому званию, а таким был я. С трудом сдерживая предательскую дрожь в голосе, я, как только мог спокойнее, сказал Киселеву: «Товарищ полковник, мы с вами вместе работаем уже почти три месяца. Несмотря на опасности, я ни разу не отказывался выполнять любые ваши приказы. Этого вашего приказа я не выполню, не могу выполнить. Я остаюсь здесь, в этой комнате. Из пулемета и я умею стрелять, гранаты кидать тоже. Будем вместе или пробиваться к своим, или умирать. Все. Я кончил». И Вася, и Маша тоже отказались уезжать. Василий Иванович молча спрятал конверт с приказом в свою сумку и вышел из комнаты.

Через несколько минут вбежал мой шофер Пепе и сказал, что полковник нас всех срочно зовет вниз. Спустившись в почти опустевший двор, мы увидели Киселева на своем обычном месте, в «Крайслере», рядом с шофером. «По машинам!» – скомандовал полковник. На этот раз мы не заставили его дважды повторять этот уже вполне приемлемый для нас приказ, и через минуту наши машины влились в общий поток отступающих солдат и беженцев. До сих пор не знаю, имел ли Киселев приказ об оставлении города во время нашего разговора и просто хотел нас проверить. Во всяком случае, я до сих пор горжусь тем, что выдержал это испытание с честью. (Но никому рассказывать об этом было нельзя: сочтут вруном и хвастуном. А здесь, пожалуй, написать можно, потому что я дам прочесть это только близким людям, и они не станут сомневаться в изложенном или смеяться над ним. Напечатать это при моей жизни никто не напечатает, а после моей смерти мне уже будет наплевать на то, кто еще это будет читать и что он по этому поводу скажет.)

И впоследствии, когда мне приходилось близко сталкиваться с Костлявой, я всегда себе говорил: «Ты уже с ней встречался и остался человеком, останься им и сейчас!» И несмотря на то что Киселев никогда мне не был симпатичен – и даже впоследствии сыграл не слишком почетную роль в тот момент, когда решалась моя судьба (о чем ниже), – я ни на минуту не пожалел о том, что не бросил его в безвыходном положении одного, с глазу на глаз со смертью. Все мы были искренне убеждены в том, что спасаем испанский народ, а вместе с ним и все человечество от фашистского рабства. Никто из нас и не думал получить какие-либо материальные привилегии от поездки в Испанию. Каждому жизнь была очень дорога, и ни за какие личные блага мы бы ее не отдали; здесь нужна была какая-то более высокая цена, и только за нее комсомолка Маша Левина оставила трехлетнего ребенка и приехала сюда, где ежеминутно рисковала жизнью.

2

Мешкать после команды Киселева мы не стали. Полковник с Машей разместились в своем «Крайслере», а мы с Бабенко в моем «Бьюике». Ехали мы втроем, так как жену свою мой шофер Хосе заранее отправил к родственникам в Гандию (около Валенсии). Он очень сокрушался, что пришлось оставить дом и все накопленное многолетним трудом имущество на разграбление фашистам, но прекрасно понимал, что, попадись он к ним в лапы, ему не сдобровать. А все же своя голова дороже любых ценностей, так что к потере имущества он, в конечном счете, отнесся философски.

Машины наши были заправлены полностью, ничто нас здесь больше не задерживало, и мы навсегда оставили Малагу – этот чудесный город, жемчужину Средиземноморья.

Лихо развернувшись в почти пустом дворе штаба, машины выехали на улицу и влились в общий поток отступающих войск и беженцев. До сих пор все вспоминается как сумбурный и страшный кошмар. Что делалось на дороге – трудно себе представить: редкие легковые машины, вроде нашей, перемешались с санитарными фургонами, грузовиками с различным военным и государственным имуществом, запряженными мулами хозяйственными повозками и сплошною массой людей: тут везут в кресле старика-инвалида, рядом солдат держит на руках маленького ребенка и одновременно толкает коляску с младенцем. За солдатом следует его жена, за ее юбку держится малыш лет четырех, а она сама тащит тележку, нагруженную скудным скарбом, поверх которого иногда лежит и винтовка мужа.

Узкая полоска шоссе запружена всякого рода транспортом и народом, и вся эта масса движется на северо-восток со скоростью очень медленного пешехода, временами надолго останавливаясь из-за образовавшихся пробок. Все знают, что фашисты уже приближаются к центру города, и не дай бог попасть к ним в лапы, ведь Малага – красная, каждый пятый – коммунист, а с ними, как, впрочем, и с другими республиканцами, у фашистов разговор короткий – или пуля, или петля. Уходить нужно не только бойцам-мужчинам, ведь фашисты не щадят и членов их семей. Всегда найдутся предатели, которые донесут, что муж сеньи Праскиты – Хуан, выступая на митинге, призывал к разгрому фашистов, и горе тогда сенье Праските и ее детям, не пощадят и грудных!

И вот все уходят. Шоссе вошло в горы. С одной стороны крутые склоны гор, а с другой о прибрежные скалы с грохотом бьются волны Средиземного моря. Тут скопление народа и транспорта становится еще гуще. По склонам гор гонят отары овец. Неожиданно какому-нибудь барану надоедает ходить по кручам, и он решает спуститься на дорогу. За ним, конечно, устремляется вся отара. На шоссе образуется грандиозная пробка. Овцы перемешиваются с людьми и транспортом, все движение сразу же останавливается до тех пор, пока какая-нибудь организованная группа солдат не начнет скидывать овец прямо с обрыва в море. Поднимается невероятная ругань. Пастухи всеми средствами стараются защитить своих блеющих подопечных, порой не обходится и без стрельбы, ведь все вооружены.

В таких условиях нам на своих машинах не удается вырваться хоть немного вперед и приходится торчать в этих пробках. И чем дальше, тем становится хуже. Хорошо еще, что фашисты заняты захватом города, где еще действуют отдельные очаги сопротивления. Правда, артиллерию мы успели заблаговременно эвакуировать, но еще долго слышится ружейно-пулеметная стрельба: видно, в городе идут бои. Попасть в плен к фашистам – это верная и мучительная смерть. И защитники города сражаются до последнего патрона, до последней гранаты.

Изредка появлялись самолеты франкистов. Поначалу они нагло шли на бреющем полете и расстреливали людей на шоссе, но когда наши пулеметчики сбили одного такого нахала, стали осторожнее и начали бомбить с высоты. К счастью, это были лишь единичные бандитские налеты, но паники и потерь в результате таких действий было очень много. Ведь фактически это было бесчеловечное истребление мирного населения, преимущественно женщин и детей, которые нигде не могли укрыться. Но дальше стало еще хуже. Когда дорога пошла над самым морем, появился «Канариас». Против этого бронированного дьявола были бессильны не только наши пулеметы, но и полевая артиллерия. Его бортовой залп – это двадцать шесть шестидюймовых орудий со скорострельностью три-четыре выстрела в минуту[138].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});