Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Все настолько устали, что буквально падали с ног. Прошли в бывший кабинет германского консула, где было несколько диванов, на которых можно бы было на пару часов прикорнуть. Тут я, в поисках подходящего места для установки радиостанции, случайно нажал на какую-то скобу, которая мешала придвинуть столик к стене. Внезапно открылась в стене совершенно ранее незаметная дверца, и за ней оказался замурованный в стену сейф. Естественно, возникло желание ознакомиться с его содержимым. Не без труда я отыскал среди ремонтников-артиллеристов автогенщика с набором инструментов: до войны он работал механиком в гараже, где ему приходилось выполнять всякие работы, в том числе и открывать сейфы, к которым хозяева потеряли ключи. И действительно, он на редкость быстро вскрыл и этот сейф. Когда открылась дверца, наш полковник не удержался от матюка разочарования – сейф был пуст. Лишь в дальнем углу нижнего ящика лежала завернутая в целлофан граммофонная пластинка. На одной ее стороне был записан немецкий гимн «Дойчланд юбер Аллее», на другой – популярная песенка «Хорст Вессель». Когда я поставил пластинку на стоящий рядом граммофон, то из него послышалась исключительная по качеству записи мелодия духового оркестра. «И из-за такой пакости мы потеряли почти полтора часа времени! Лучше бы уж отдохнули!..» – буквально прорычал Киселев, схватил пластинку и изо всей силы грохнул ее о кафельный пол. Гимн разлетелся вдребезги, но наш мизерный отдых сократился почти на два часа. Киселев улегся на диване и долго еще материл гадов-немцев, оставивших в сейфе вместо штабных документов эту пакостную пластинку.

Задолго до рассвета мы все уже были на ногах. Василий Иванович с Машей отправились к штабистам, а я сел принимать из Валенсии длиннющую шифровку. Пришел Киселев с обнадеживающей вестью: пока мы отдыхали, штабистам удалось сколотить небольшую ударную группировку, преимущественно из коммунистов и комсомольцев, численностью почти в батальон полного состава и более-менее сносно ее вооружить. Особые надежды возлагались на ручные гранаты и самодельные мины, которые нам с большой неохотой отдали анархисты, окончательно разуверившиеся в возможности обороны Малаги и теперь драпавшие с фронта. Особенно угрожающим участком был юго-западный, где фашисты, большей частью марокканцы, подошли к городским окраинам почти вплотную. Этот батальон мог задержать франкистов на целые сутки, а то и больше, а там, возможно, еще удастся что-нибудь наскрести, да и Валенсия все время обещает помощь, правда, какую именно, этого, по-видимому, не знал и сам Киселев.

Кто-то сумел организовать обильный завтрак, и мы впервые за последние несколько дней с аппетитом поели. Тут внезапно появилась и штабная радиостанция на автомобиле, но частоты у нее несколько разнились от наших рабочих частот, так что Валенсия, несмотря на мои настойчивые вызовы, не отвечала. К счастью, на короткое время восстановилась телефонная связь, и я сообщил об изменении частоты моего радиопередатчика; после чего они меня сразу обнаружили, и таким образом была установлена устойчивая радиосвязь с нашим штабом в Валенсии. Тут уж мы с Васей прочно засели в будке радиостанции. Шифровки в обе стороны посыпались, как из рога изобилия. Все получаемое из Валенсии тут же расшифровывалось им и, после прочтения Киселевым, тут же падало в его необъятную сумку. Судя по озабоченному виду Васи и полковника, никаких особо приятных вестей для нас не было.

Весь большой двор штаба был запружен машинами и народом. Шум и гвалт стоял, что в царское время на еврейском базаре в Киеве. Внезапно воцарилось что-то похожее на тишину: во двор въехал запыленный и бледный как смерть мотоциклист и, бросив машину, направился к стоявшим в стороне Виальбе и Киселеву с Машей. Судя по тому, как реагировали Виальба и Киселев на сообщение мотоциклиста, я понял, что произошло что-то катастрофическое.

Поняли это и все другие, потому что поднялось нечто невообразимое. Все бросились к машинам, в воротах образовалась пробка, кто-то открыл стрельбу, кого-то ранили, раздались крики. Из машины-радиостанции выскочил Вася с пистолетом в одной руке и гранатой в другой. Случилось что-то очень страшное, а что – мы не знаем. Мы с Васей кинулись к звавшему нас Киселеву. Он уже пришел в себя и, не желая объясняться на улице, повел нас в комнату на втором этаже. В ней стояли в полной готовности два пулемета, винтовки, несколько открытых ящиков с пулеметными лентами и патронами, а в углу валялась целая куча гранат-лимонок. Пытаясь сохранять внешнее спокойствие, Василий Иванович изложил создавшуюся обстановку. Оказалось, что часть батальона, на который мы возлагали столь большие надежды, была уничтожена еще на марше агентами пятой колонны[137], притаившимися в городе, а теперь открыто ударившими по тылам наших частей.

Пулеметный огонь этих подлецов, неожиданно обрушившийся на батальон, был настолько силен и плотен, что через несколько минут боя уже не стало почти трети наших ребят. Потом они опомнились и рассеяли бандитов, после чего все же добрались до передовой. Но тут обнаружилось, что воевать нечем: гранаты и мины, полученные от анархистов, в большинстве своем не рвались. Оставшееся стрелковое оружие и несколько пулеметов не могли, конечно, оказать серьезного сопротивления озверевшим и до зубов вооруженным марокканцам. Короче: наш ударный коммунистический батальон почти полностью погиб, а марокканцы уже ворвались в город и, подавляя отдельные очаги сопротивления, двигаются к центру, с минуты на минуту их можно ожидать здесь.

Тут Василий Иванович сделал небольшую паузу и обратился к нам: «Вы знаете, я человек военный и без приказа оставлять вверенный мне для обороны город не имею права, а приказа такого у меня нет. За двадцать два года пребывания в армии и за восемнадцать лет в партии я никогда не запятнал свою честь трусостью или невыполнением боевого приказа, не хочу этого делать и сейчас. Я уже на склоне лет и хочу, в случае необходимости, умереть так же достойно, как и жил до сих пор. Но вы все молоды, вы должны еще жить. Вы находитесь в моем подчинении и обязаны выполнять мои приказы. И вот мой приказ о вашей эвакуации (он протянул заранее приготовленный конверт), машины с шоферами во дворе. В вашем распоряжении еще полчаса, за которые вы успеете проскочить кольцо окружения вместе с нашими арьергардными частями. Я остаюсь здесь. Если не удастся за это время сколотить группу и прорываться в горы к нашим, то здесь в комнате достаточно оружия и боеприпасов, один я не погибну, со мной вместе погибнет немало фашистов. Пулеметчик я отличный, живой не сдамся, последнюю гранату– под себя. Так и передайте, если сумеете добраться туда живыми, Старику, что свой пост я не оставил и в плен не сдался. Правда, прошу, заметьте прошу, а не приказываю, остаться со мной Левину, потому что если придется прорываться к Алоровской группе, то без языка мне будет трудно. А сейчас прощаемся и все быстро по машинам, а то будет поздно».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});