За гранью снов (СИ) - Екатерина Владимирова

- Кара, господин, - тихо, но твердо произнес Максимус, а Штефану уже сносит крышу.

- Что с ней?! - вскричал Князь, подскочив к Ищейке и не обращая внимания на то, с каким изумлением смотрит на него Димитрий, раскинувшийся в кресле.

- Она... убежала.

Кажется, Штефан не понял его с первого раза. Или не осознал до конца смысла слов.

- Что-о?!

- Я не уследил... – проговорил Ищейка, стиснув зубы. - Я понимаю, что виноват, и что...

- Как это произошло?! – зарычал Кэйвано. – Когда вы узнали?!

- После обеда. Ее никто не видел после часа дня, - сказал Максимус. - Она убиралась в комнатах, а потом по указанию Лейлы работала в саду, и…

- Найти немедленно! - вскричал Штефан. - Вернуть в замок живой! Головой отвечаешь за нее, - прошипел Кэйвано, угрожая немедленной расплатой за неповиновение. - Ты меня понял? - Максимус кивнул. - Тогда выполняй!

Ищейка задержался всего на секунду, будто желая сказать что-то еще, но потом, так и не произнеся ни слова, кивнул и стремительно покинул библиотеку.

А в мозгу Штефана до сих пор вертелось одно: убежала, Кара убежала. Отважилась на побег. И убежала. Как она посмела? Как она смогла?! И время удачно выбрала, пока его в замке не было. Но камеры должны были засечь, как она передвигалась и куда. И кто ей помогал. А в том, что она не обошлась без чьей-то помощи, Штефан не сомневался.

Блеск серо-голубых глаз был ужасен, он предвещал бурю. На мгновение Штефан забыл, что находится в комнате не один. А опомнился, лишь когда друг неуверенно кашлянул, привлекая к себе внимание.

- Извини, - холодно проронил Штефан, поджав губы. - Проблемы.

- Рабыня? – приподнял брови Димитрий.

- Своевольная упрямая девчонка! – зло чертыхнулся Кэйвано себе под нос. – Рабыня, черт ее побери!

- Так хороша, что ты не желаешь ее... хм... отпустить? – сощурился друг.

- Никто и никогда не уходил от Кэйвано, - сквозь зубы прошипел Штефан, налил себе виски и отхлебнул из стакана, даже не поморщившись от его горечи. – Не будет этого и теперь.

- И это, - наклонившись к нему, проговорил Димитрий, - единственная причина?

Штефан посмотрел на него со смешанными чувствами недопонимания и раздражения. Что это, б***, означает?!

- Признай, что для тебя на самом деле значит эта женщина, - сказал Мартэ́, отстраняясь. – И не допусти, чтобы она превратилась в кого-то большего, чем просто раба, - прямой, немигающий взгляд глаза в глаза. Твердый и решительный. Вызов. Совет. – Ты знаешь, к чему это может привести, не хуже меня.

Штефан промолчал, сильнее стиснув зубы. Стекло стакана задрожало под напором его пальцев.

- Значит, вот что случилось, - проговорил Димитрий, внимательно разглядывая лицо своего собеседника. - Случилась она. Так?

Димитрий вдруг вспомнил о девушке, которую встретил в саду. Он почти не сомневался, что это она. И появилась она в замке осенью. Не красавица ведь, а вот что из-за нее произошло. Хотя... было в ней что-то, подумал Димитрий Мартэ. Воля, сила, стать, нечто неуловимое, но ощутимое. Будто она знала, что находится гораздо выше того положения, которое ей досталось.

Штефан промолчал. А потом, резко, словно выплюнул:

- Она не случилась, - отпихнул от себя стакан и упрямо прорычал: - Ничего не случилось. Всё, как прежде!

- Если что-то пойдет не так, - Димитрий тронул его за плечо, - ты должен быть готов к последствиям, - Штефан стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки, а Мартэ́ добавил: - Ты готов к этому?

Штефан промолчал. Сказать было нечего.

Ситуация выходила из-под контроля.

________________

22 глава

Сила и слабость

Вечером пошел дождь. Сильный, хлесткий, но довольно-таки теплый, по-настоящему весенний, даже уже летний. Я всегда любила именно такие дожди, пропитанные теплой негой наступающего лета. Я помню, в детском доме все смеялись, когда я, едва завидев первые признаки дождя, выходила на улицу и, глядя в грозовое небо, начинала танцевать под аккомпанемент дождевых капель, отбивающих мелодичный ритм на асфальте. Когда жила в Праге, всегда выходила на балкон своей квартирки в одном из не самых лучших районов города, но заработанной своими силами, и смотрела на то, как косые струи начинавшейся бури обхватывают меня в тиски. Теплые, влажные, сладкие тиски свежего безумства. Я не танцевала, нет. Выросла, наверное, а может, устала казаться безумной и не такой, как все. Но душа моя всегда смеялась и танцевала, в то время как тело противилось телесным инстинктам.

- Смотри, - невольный звонкий смех срывается с женских губ, - она радуется дождю.

- Совсем, как ты, - улыбается стоящий рядом мужчина.

- Она может простудиться, - беспокоится женщина, тревожно глядя на девочку.

- Нет, - обнимает ее и заглядывает в тревоженные зеленые глаза. – Она очень сильная.

А черноволосая малышка, не обращая внимания на застывших в нескольких шагах от нее, под крышей беседки, мужчину и женщину, продолжает кружиться вокруг себя, приподнимая подол платьица, босиком, по траве. Танцует и улыбается. Немногословная, беззаботная и невероятно счастливая.

Сейчас не хотелось танцевать. И для улыбок повода не было. Зато был десяток поводов глотать слезы от боли и заламывать руки в бесплотной попытке успокоиться и уговорить себя бежать дальше. И я бежала.

Единственной мыслью, которая била в мой воспаленный мозг, была мысль о побеге. И, наверное, если бы не урчание в желудке, как напоминание о том, что я давно ничего не ела, я бы чувствовала себя больше, чем хорошо. Конечно, тело болело нещадно, хотя боль и притупилась, стала менее ощутимой. Или я просто не обращала на нее внимания? Но я продолжала с не рабским остервенением рваться вперед. К свободе. Я была уверена, что там, где брезжит свет надежды, меня ждет новое будущее. Где я не буду рабой.

Ощущая, как от голода начинает скручивать желудок, я пожалела, что, убегая, захватила с собой лишь кофту, булку и пару яблок, которые съела еще вчера. Сейчас, спустя почти сорок три часа с момента, как я убежала, физиология отчаянно давала о себе знать. Две ночи на открытом воздухе, под иссиня-черным небом, которое давило своей беззвездной тяжестью, будто готовое вот-вот опрокинуть на меня божью кару. Лес, кишащий животными и остервенелыми птицами, норовившими подобраться ко мне ближе, не казался столь дружелюбным, а потому не дал мне нормально вздремнуть. Все две ночи, что мне, скрывающейся в лесной чаще, пришлось провести среди густо поросших деревьев и зверья, я спала четыре-пять часов.