Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Сам великий князь потом никогда не упоминал об этом; видимо, то была рутинная, предписанная проверка. Однако полицмейстер Шнее, ставший таким образом корреспондентом всемогущего великого князя, не держал язык за зубами, и вскоре весь город знал, что сын старого Гюнтера, глянь-ка, сделал карьеру.

Митавцы, уже перемывавшие мне косточки четыре года назад в связи с моими «чудными» стихами, вновь оживились. Коренному балтийскому дворянству не вчинялось во грех занять при дворе высокую должность. Сколько оно поставило и продолжало поставлять камергеров, шталмейстеров да генерал-адъютантов! Графов Медемов из Альт- Ауца называли даже царскими дядьями. Обо мне же говорили, правда, сокрушенно пощелкивая языком: «Н-да, все бы ничего, кабы не был он русофилом».

Уже на другой день по прибытии я сообразил, что мне надо бы отчитаться перед куратором. Хотя мне все еще было не по себе от одной мысли о визите к Прущенко. Там даже слуги были такими аристократами. Не говоря уж о нем: сама вежливость, неприступность, надмирность во всем, кроме, правда, честолюбия. Теплые отношения с ним невозможны, несмотря на весь его ум.

То был последний приемный день перед Рождеством, зал ожидания был переполнен. Алексей хотел склонить меня к тому, чтобы прийти на следующее утро: собралось человек шестьдесят, многим из них назначено. Но я тем не менее решил подождать и, к его удивлению, был принят вторым.

Багровое лицо куратора стало медным, когда он поднялся, чтобы поприветствовать меня. Я протянул ему письмо, которое великий князь передал для него; он принял его с удивлением:

Но ведь Его Императорское Высочество уже писал мне.

Тут настала моя очередь удивляться. Но вскоре все разъяснилось: оказывается, великий князь только подтвердил куратору, что согласен с тем, чтобы я переводил его поэзию.

Лицо куратора еще больше наливалось кровью по мере чтения переданного письма.

Его Императорское Высочество очень хвалит вас, — сказал он, задумчиво опуская письмо на стол. — Препоручает вас моим заботам, чтобы способствовать развитию таланта. Вы ведь знаете — я это делаю. Ваше отсутствие внушало мне беспокойство.

Но ведь я писал, ваше превосходительство…

Он вынул мое письмо из кармана — нет, в самом деле, он носил мое письмо с собой вместе с первым письмом великого князя:

Да, конечно, но ведь это было месяцы назад…

Смутившись было, я тут же нашелся:

Я не хотел писать прежде, чем мы с князем определимся, с чего начинать работу.

Прущенко задышал громче:

Так вы еще раз были у Его Императорского Высочества?

Нельзя так провоцировать двадцатитрехлетнего человека. С бесстыжей наивностью я распахнул свои голубые глаза:

Я был пять раз у великого князя. Первый раз в кадетском корпусе, но это не в счет. Второй раз на другой день. Великий князь пригласил меня к завтраку…

Вы завтракали с Его Императорским Высочеством?

Еще невиннее:

Да, с ним и его супругой…

С Ее Императорским Высочеством, великой княгиней?

С Елизаветой Маврикиевной. Что правда то правда. Но лишь один раз.

Он встал и без всяких церемоний пожал мне руку.

Поздравляю.

Он позвонил. Вошел Алексей.

Нам бы чаю.

Алексей что-то пробормотал.

Пусть подождут.

От растерянности куратор зажег вторую сигару, хотя первая еще не погасла.

И о чем же вы с ним говорили?

Ну, о чем говорят в таких случаях. О стихах, о поэзии: он рассказывал мне о своем друге Фете, я, по его просьбе, — о моих друзьях, новых поэтах. Потом мы с ним составляли план изданий для нашего нового издательства.

Принесли чай. Я продолжил свой рассказ о великом князе. Наконец почти робкий вопрос:

А обо мне великий князь не расспрашивал?

Я много рассказывал ему о вас — все, что знал. Он был тронут вашей любовью к русской поэзии, ваше превосходительство, и сказал, что пригласит вас к себе.

Куратор влюбленными глазами взглянул на письмо великого князя:

Его Императорское Высочество был так снисходителен, что пригласил меня. Мы, вне сомнений, сделаем для вас все, что в наших силах.

Для меня? — Я еще поднажал на наивное удивление. — Но я и без того кругом облагодетельствован вами.

Он горделиво кивнул:

Да, чтобы не забыть. Пока вас не было, я поручил своему управляющему заняться вашим делом. Не забудьте заглянуть к нему перед уходом.

Я рассказал ему и об «Аполлоне», но этот рассказ уже был ему не так интересен. Он вынул свой толстый, славный бумажник, опять озабоченно заглянул внутрь и, поколебавшись, достал несколько купюр. Протягивая их мне, он чуть ли не извиняющимся тоном произнес:

Я ведь не знал, что Его Императорское Высочество задержит вас в Петербурге на столь долгое время.

Когда же я наконец — через час — собрался уходить, он спросил:

Когда я увижу вас снова?

И тут же спохватился:

Ах, да, на носу Рождество. Об этом я не подумал.

Он снова вынул свой очаровательный бумажник и с теплой улыбкой в нем покопался.

Это вам пригодится.

Я попытался отказаться.

Ваше превосходительство, вы заставляете меня краснеть.

Он улыбнулся:

Его Императорское Высочество меня бы теперь похвалил.

Выходя, я споткнулся о порог, но куратор, снова углубившись в письмо великого князя, этого не заметил.

Алексей удивлялся:

Да ведь вы целых два часа пробыли у его превосходительства.

Я привез куратору письмо великого князя Константина Константиновича, — прошептал я ему на ухо.

Вышколенный Алексей поклонился, не задавая больше вопросов, и проводил меня к управляющему богача, с которым я еще не был знаком. Тот вручил мне пакет, а я подписал квитанцию, что его получил.

Только покончив со всем этим, я смог уединиться в туалете, чтобы взглянуть на свою добычу. Совесть моя, правда, была нечиста: я понимал, что вовсе не заслужил такого количества денег.

Но как бы там ни было, а куратор Прущенко и в самом деле был очень богат, его состояние оценивалось в несметные миллионы золотых рублей. И он наметил план, для выполнения которого я был ему нужен. Читатель еще убедится, что это был грандиозный план, и что я действительно помог ему — помог своими стихами, и что он почти достиг цели и сорвался только в последний момент по своей собственной вине.

К своей чести должен добавить, что у меня и мысли не было как-нибудь прокутить эти деньги. Может, я слишком уважал презренный металл, чтобы так с ними обращаться; ведь наша семья не была состоятельной и у нас не было опыта обращения с деньгами, видимо, по этой-то причине мне не пришло в голову и прямо противоположное — вложить этот капитал куда-нибудь с пользой. Этому я и до сих пор не научился.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});