Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

более глубокого морального смысла, чтобы она не казалась лишь попыткой усмирить политические силы.

Моральный императив в данном случае был весьма сильным. На первый взгляд может показаться, что зарплатно-ценовая спираль формируется исключительно механически. Однако многие полагали, что причиной этого была алчность (безнравственность) как руководства предприятий, так и самих работников. В 1957 году в своем обращении к нации президент Дуайт Эйзенхауэр упомянул о зарплатно-ценовой спирали:

«В приоритете должны быть национальные интересы, а не временные преимущества, которые за счет всего народа могут обеспечить для себя отдельные общественные группы.

…При формировании своей ценовой политики бизнесу следует избегать излишнего завышения цен, особенно в такие времена, какие мы переживаем сейчас, когда спрос во многих областях часто приводит к дефициту поставок. Достойная прибыль необходима для привлечения новых инвестиций, которые создают рабочие места в условиях растущей экономики. Однако в интересах всей нации предпринимателям следует старательно избегать повышения цен. Допустимой такая мера может быть лишь при необходимости удовлетворения чрезвычайно важных или нестандартных потребностей всего народа… При проведении переговоров по поводу повышения заработной платы следует учитывать право общественности на получение доли выгод от применения усовершенствованных технологий» (7).

Хотя в 1957 году был отмечен весьма умеренный рост инфляции – в 1956 году этот показатель находился ниже нулевой отметки, а в 1957-м достиг максимума в 3,7 %, что значительно меньше показателя 1920 года, когда инфляция составила 23,6 %, – эмоциональную реакцию общественности провоцировали распространенные в тот период нарративы о морали. Автор редакторской колонки Los Angeles Times в 1957 году так проиллюстрировал эту реакцию:

«Что не так с нашей страной? Ползучая инфляция, подобно маленькой трещине на поверхности плотины или дамбы, угрожающе увеличивается под действием просачивающейся в нее воды. Трещина в нашей национальной экономике расширяется из-за жадности руководства крупных предприятий и их работников, поскольку они продолжают повышать цены и требовать увеличения заработной платы, обвиняя при этом друг друга. И ни одна из сторон не способна притормозить и осознать, что для экономики нашей страны наступает переломный момент, и, если нам не удастся стабилизировать ситуацию и сдержать рост цен, крах ее неизбежен. А ведь может быть слишком поздно» (8).

Благодаря морализаторскому характеру нарративов, прозвучавших из уст президентов, отмеченных в публикациях и комментариях журналистов, у Федеральной резервной системы США, центральных банков других стран появилось моральное право резко нажать на тормоза, рискуя отправить свои экономики в рецессию. Именно это они и сделали, постепенно ужесточая кредитно-денежную политику до тех пор, пока к октябрю 1957 года ставка рефинансирования не достигла максимального показателя. Ушедший незадолго до этого в отставку прежний президент Федерального резервного банка Нью-Йорка Аллан Спроул в 1957 году сетовал на то, какую сложную задачу должна теперь выполнять ФРС, являясь «экономическим полицейским для целого сообщества». Он отмечал, что ФРС обвиняют в превышении своих полномочий:

«Бывают такие периоды, когда Федеральная резервная система, поддерживая рост затрат и цен, вынуждена оправдывать, пусть и неохотно, глупость общества и жадность отдельных его представителей» (9).

Влияние инфляции на созвездия нарративов о несправедливости и безнравственности

В периоды высокой инфляции многие сходились во мнении, что это – важнейшая проблема национального масштаба. Начиная с 1935 года в ходе опросов, проводимых Институтом Гэллапа, респондентам в США неоднократно задавали вопрос: «Какая проблема, с которой столкнулась страна (или регион страны), сегодня является, на ваш взгляд, самой серьезной?» В эпоху максимально высокой инфляции в истории США – с 1973 по 1981 год – более 50 % респондентов на этот вопрос отвечали либо «инфляция», либо «высокая стоимость жизни». Такое понимание ситуации, судя по всему, было весьма распространенным во всех странах мира. Выражая схожую точку зрения, экономист Ирвинг С. Фридман в своей книге «Inflation: A World-Wide Disaster» («Инфляция: мировая катастрофа»), вышедшей в 1973 году, писал, что нарастающая инфляция посылает «панические сигналы по всему миру», и высказывал мнение о том, что текущий инфляционный кризис – не менее серьезная проблема, чем Великая депрессия 1930-х годов (10). Инфляция «разрушает структуру современного общества» и «активно мешает предотвращению распада международной валютной системы на враждебные друг другу составляющие» (11).

Общественный дискурс, казалось, пытался возложить вину за инфляцию на какой-либо сегмент общества, будь то работники или представители бизнеса. Известный обозреватель Сидней Дж. Харрис в 1975 году писал:

«Когда происходят подобные события, сложности, возникающие при попытке найти виновных, если таковые вообще имеются, расстраивают больше всего…

Либо кто-то лжет, либо экономический процесс в целом не имеет смысла.

Если работники получают “слишком много”, почему большинство семей едва сводят концы с концами? Если бакалейщики “спекулируют”, то почему же они мрачнеют, повышая цены?

Кто же возьмет на себя ответственность за происходящее? Никто не знает. Поэтому представители разных общественных групп возлагают вину за создание этой порочной спирали друг на друга и, указывая на растущие издержки собственной деятельности, оправдывают увеличение своих запросов.

Рынок, похоже, больше не способен регулировать уровень цен, поскольку цены растут, несмотря на снижающееся потребление.

Судя по всему, вместо классической формулы “свободного рынка” в силу вступает некий новый искаженный закон.

Я недостаточно хорошо разбираюсь в экономических вопросах, чтобы понять суть происходящего, собственно, как и большинство людей» (12).

В данном случае в числе источников зла, спровоцировавших инфляцию, были не только порочные предприниматели, но и порочные работники, что отличает этот кризис от кризиса 1920-х годов и тех событий, речь о которых шла в предыдущей главе.

В ходе проведенного мною в 1997 году исследования на предмет восприятия общественностью инфляционного кризиса в Соединенных Штатах, Германии и Бразилии, когда самый тяжелый его период уже завершился, но люди все еще оставались обеспокоенными проблемой инфляции, я опросил как представителей широкой общественности, так и – для сравнения – университетских экономистов. Исследование выявило различия в характере нарративов, снискавших популярность в разных странах и социальных группах, в частности среди экономистов и широкой общественности.

В отличие от Ирвинга Фридмана, чьи публикации были ориентированы на широкую публику, большинство экономистов не считали инфляцию чрезвычайно важной проблемой. Между тем у американских потребителей текущая ситуация вызывала возмущение, хотя конкретные причины инфляции определить они не могли. Когда людей просили назвать причину инфляции, чаще всего они отвечали: «Жадность». Вторым по популярности был такой вариант ответа: «Люди занимают или дают в долг слишком много». Говоря о том, что конкретно вызывает у них возмущение, американские респонденты давали в порядке убывания следующие ответы: «правительство», «производители», «владельцы магазинов», «бизнес в целом», «оптовики», «руководство предприятий», «Конгресс США», «жадные люди», «учреждения», «экономисты», «розничные торговцы», «дистрибьюторы», «посредники», «промышленные объединения», «президент США», «Демократическая партия», «олигархи», «персонал магазинов» (потому что работники требуют повышения заработной платы, что приводит к росту цен), «их работодатели» (потому что не повышают зарплату работникам) и «мы сами» (потому что не понимаем сути происходящего) (13).

Кроме того, в