Скандинавский детектив. Сборник - Мария Ланг

— И еще одно твое сообщение представляло несомненный интерес, — продолжал Харалд. — Собственно говоря, ты рассказал об этом не мне, а Вальграву, который весьма основательно тебя допросил. Протокол допроса я читал, как роман. В частности, ты показал, что, вернувшись домой, Бергрен сбросил совершенно мокрые ботинки.

Я с удовольствием потянулся.

— Я действительно обратил на это внимание. И подумал, что это может представлять для вас известный интерес.

— Он оставил галоши под окном, когда лез в мужской туалет, вероятно, не хотел оставлять следов в библиотеке. После убийства он в панике бежал. И, вполне естественно, забыл галоши под окном. А когда вернулся, чтобы забрать, неожиданно встретил тебя.

— И поскольку совесть у него была нечиста, в первый момент он принял меня за своего отца? — догадался я.

— Весьма возможно, — ответил Харалд.

— Но почему он не дал мне сразу уйти? Тогда он смог бы забрать галоши. Я вовсе не хотел быть навязчивым.

— Тем не менее ты почему-то сразу не ушел, — хмыкнул Харалд. — И пока вы болтали, произошло нечто чрезвычайно важное. Перестал идти снег. Метель кончилась. А немного погодя и небо прояснилось. Он понимал, что за галошами ему теперь идти рискованно. На снегу остались бы следы.

«И он пригласил меня к себе, потому что боялся остаться один, — думал я. — Интересно, что может чувствовать человек, который только что убил другого человека? Да еще того, кого любил? Наверное, больше всего он боится одиночества? Боится увидеть нечто такое, чего другие не видят? И это нечто возникает перед ним, как только он закрывает глаза? И чтобы заснуть, ему приходится глушить себя алкоголем? Но какие видения посещают убийцу во сне?»

Ход моих мыслей был прерван скрипом открывающейся двери. В комнату вошел Густав Бюгден. Харалд вопросительно посмотрел на него. Бюгден почти незаметно покачал головой. Потом повернулся ко мне.

— Пришел Турин, он хотел бы с тобой поговорить.

Я оцепенел, потом взорвался: — Поговорить? Он хочет завершить удачно начатое дело? — Я почувствовал, как меня затрясло от страха. А рука сама потянулась к графину на столике. — Не пускайте ко мне этого психа!

Бюгден усмехнулся, решительно развернулся на каблуках и вышел в коридор. Прежде чем дверь закрылась, я услышал, как он говорит кому-то:

— Доцент сегодня не принимает!

Харалд тоже направился к выходу.

— Я выйду в коридор, немного покурю. И прослежу, чтобы тебя не беспокоили.

— Выкури сигаретку и за меня. — Я грустно вздохнул.

Лишь через несколько часов я отважился выйти в коридор. У меня кружилась голова, приходилось держаться за стену, чтобы не упасть. Конечно, глупо вставать с постели, когда еле стоишь на ногах. Но мне приходилось выполнять очередное поручение, которое Харалд по обыкновению взвалил на меня. Я подошел к телефону и набрал номер.

— Элиас Бергрен?

— Да.

— Говорит доцент Бруберг, друг Эрика.

— Да?

— Случилось несчастье…

— Ну и что? — равнодушно отозвался голос.

Меня это взбесило.

— Эрик арестован по обвинению в убийстве Марты Хофштедтер. Он признал свою вину.

— Ну и что?

Его словарный запас был предельно ограничен. Некоторое время он молчал. Потом спросил:

— Почему вы звоните именно мне?

Тут я вышел из себя.

— Я думал… — Я заикался от злости. — Мне казалось… Он сильно избит… и лежит в Академической больнице. Я подумал… что ему кто-то должен помочь… подыскать хорошего адвоката…

— Я полагал, — хмыкнул голос в трубке, — суд обязан предоставить обвиняемому защитника. Или я не прав?

— Вы правы.

— Еще есть вопросы?

— Нет. Извините за беспокойство.

— Пожалуйста.

Послышались короткие гудки.

Олле Хогстранд

ВЫКУП

ДЕВОЧКА

— Когда вернется папа?

Воспитательница раздраженно глянула поверх газеты.

— Ты же знаешь, он уехал и вернется только завтра.

— Почему он все время уезжает? — спросила девочка. — А папа Петера и Йохана каждый вечер приходит домой!

— У твоего папы такая работа, что он много путешествует. Ты же знаешь, он сейчас в Америке.

Девочка взяла цветной карандаш и толстой синей линией перечеркнула свинку в книжке-раскраске. Потом перечеркнула ее еще раз желтым.

— Что ты делаешь? — расстроилась воспитательница. — Свинки не бывают ни синими, ни желтыми.

— Что хочу, то и делаю, — заявила девочка, надув губы.

— Ну началось, — вздохнула воспитательница. — Пора ужинать. Будешь йогурт с хлопьями?

— Да, если это будут хлопья снега.

Воспитательница подошла к висячему шкафчику в кухне обычной стандартной виллы. Достала пачку корнфлекса и поставила на стол.

— А в пачке есть собачка?

— Нет, ты же только недавно что-то там нашла, хотя это глупо — вкладывать игрушки в пачки хлопьев. Ребенок может проглотить и подавиться.

— И от этого умирают?

— Можно умереть, если не вытащить игрушку.

— Совсем как мама, — с довольным видом заявила девочка.

— Да, твоя мама умерла, но не от того, что подавилась.

Девочка, не говоря ни слова, сунула палец в рот.

Воспитательница поставила перед ней тарелку, налила йогурта, потом сунула руку в пачку с хлопьями и посыпала ими йогурт.

— Зачем ты так делаешь, Анни?

— Как?

— Суешь руку в пачку? Папа насыпает прямо из пачки.

Анни не ответила и придвинула к столу высокий табурет с подлокотниками.

— Не хочу слюнявчик, — закапризничала девочка.

— Ладно, не надену, но тогда съешь целую порцию.

— А что такое порция?

— Это значит, съесть нужно все.

Девочка старательно принялась возить ложкой в тарелке. Ела она с аппетитом, изредка только на миг прерываясь, чтобы ложкой утопить в йогурте хлопья.

— Зачем ты так делаешь? С едой не балуются.

— А я и не балуюсь.

— Тогда что ты делаешь?

— Не знаю.

Но она прекрасно знала, что делает, — запомнила, что говорила Анни про игрушки, которыми можно подавиться. Может, хлопья тоже опасны и ими тоже можно подавиться? А если их размочить в йогурте, легче проскользнут.

— Как ты думаешь, папа привезет мне что-нибудь из Америки?

— Наверняка. Он всегда тебе что-нибудь покупает.

— А того медвежонка из Ирландии я не люблю, у него морда глупая.

— Может быть, он купит тебе куклу-индейца.

— А индейцы злые?

— Нет, с чего ты взяла?

— А Петер и Йохан говорят, что индейцы всех убивают.

— Это только понарошку. Слезай, пойдем умываться.

— А ты почитаешь мне, когда я лягу?

— Почитаю, только одну коротенькую сказку.

— Хочу, чтобы ты мне прочитала, как Матиас пек пирожки. «Вот только что было семь, а теперь только шесть, — говорит Матиас. — Наверное, собака один съела».

— Ты уже знаешь эту сказку на память.

— Хочу, чтобы ты мне почитала про Матиаса.

— Ладно-ладно, иди уже.

Наконец Анни прочитала сказку, укутала девочку пледом и дала ей мягкую игрушку. Малышка, прижав ее к себе, принялась сосать большой палец.

— Двери оставь открытыми, и в холле пусть горит свет, — потребовала она.

— Разумеется. Я пойду уберу на кухне. Спокойной ночи.

— А ты можешь поцеловать меня за папу?

— Конечно, могу.

Добившись поцелуя, малышка перевернулась на живот и через несколько минут уже спала.

Малышка Кристина Сундлин ничем особым не выделялась. Разве что тем, что ее отец, вдовец средних лет, был премьер-министром королевства Швеции.

ОТЕЦ

Бенгт Сундлин сидел в номере чикагской гостиницы со своим пресс-секретарем и одним из журналистов.

— Как, по-вашему, все прошло? — спросил премьер.

— Считаю, сверх всяких ожиданий, — ответил секретарь, которого Сундлин вытащил из какой-то провинциальной газетенки.

— А что ты думаешь, Пер? — Сундлин повернулся к журналисту.

Высокий шатен в ярко-бежевом вельветовом костюме и очках с лопнувшей и склеенной скотчем оправой достал из кармана табакерку и сунул под верхнюю губу изрядный кусок жвачки.

— Виски не найдется? — спросил он.

Секретарь скупо отмерил ему порцию. Пер Лунд выпил все залпом и довольно поморщился.

— Хорошо пошло…

— Я спрашивал, как, по твоему мнению, все прошло? — повторил премьер.

Лунд взглянул на Сундлина карими глазами, увеличенными линзами очков. Он выглядел наивным и нерешительным, но облик этот, оказывавший неоценимую помощь в его журналистской работе, был верен только отчасти.

— Госсекретарь был в ярости, да? — спросил он.

Сундлин рассмеялся, секретарь усмехнулся.

— Министр иностранных дел никогда не приходит в ярость, дорогой мой. На этой должности максимум допустимого — глубокая озабоченность.