Лабиринт №7 - Сергей Васильцев

так и не удавалось.

– Конечно. Еще увидимся… – мужчина сел в джип и начал выруливать на дорогу

«Обошлось, – думал Сергей уже подъезжая к родительской даче. – Даже машина почти без увечий. И все-таки – кто вы? Ребята от антиквара или легавые смотрителя? Зачем вам все это?» Ответа не было, и он опять отложил его на потом. Запихал в самый дальний угол своей памяти и никому ничего не сказал. Не в его характере было втравливать друзей в разные скверные истории.

Он добрел до туалета в углу участка и прикрыл за собой дверь.

«Большая бессмыслица…» – поднялась откуда-то изнутри ехидная мысль, а вместе с ней тоска и усталость. Он присел на стульчак и почесал за ухом.

Сидел теребил вместо четок рулон туалетной бумаги и рассматривал сложный рисунок на струганных сосновых досках. Думал.

Пускай принадлежность к одному пространству вовсе не означает принадлежность к той же реальности. Или хотя бы к той ее части, с которой еще осталась возможность взаимодействия. Кто сказал, что именно возможность подразумевает желание, а не наоборот?

Это не другой мир и даже не его отсутствие. Это состояние, в котором вместо неразберихи сочетаний «да» и «нет» надо просто сказать: «хочу» и перестать дальше размышлять об этом.

Сергей выбрался наружу и заорал:

– Мама! Я приехал!

– И чего шуметь? – спросил из-за спины отец. – Будто не ясно – машина-то уже как час на дворе стоит…

– Стоит – это хорошо! – ответил Сергей и вспомнил о девушке с каштановыми волосами.

– А знаешь, что самое забавное, – заметил Колян, когда принес другу бумажку с адресом. – Ее квартира в аккурат над лавкой твоего Антиквара. И недавно она его залила.

– Не стоит мистифицировать события, – отметил Сергей. Колян только хмыкнул в ответ.

– Какая же тут мистика? Прости, но мне показалось, в последнее время ты ждешь, что женщины сами придут тебе в руки. И в этом твоя тактическая ошибка. Мы никогда не ценим то, что дается даром. И поэтому…

– Что поэтому?

– Поэтому ты так маешься и тащишься за своей мифической героиней.

– Тащишься – отличное слово!

– У меня еще кое что для тебя есть… Потом расскажу, – но Сергей уже бежал вниз, прыгая через пролеты лестничной клетки..

– Слушаю… – произнес в трубку грудной женский голос.

– Добрый день! – заторопился Сергей. – Извините. У меня есть несколько ваших писем, – и осекся, не зная, что сказать в продолжение. Замер. Почувствовал, как она улыбнулась:

– Я думала, ты забыл!

Когда ребята явились за Сашкой, тот по обыкновению травил разные байки, заставляя местный медперсонал корчиться от смеха. Парни подхватили его вместе с вещами и поволокли из больницы. Держался он молодцом. Ноги почти не тряслись, а синяки на лице пожелтели и выглядели совсем как загар. Сестра-сиделка проводила пациента взглядом раненой оленихи.

Сашка выбрался на улицу и встал у ворот. Только что прошла гроза. И он замер, втягивая в себя воздух летнего города.

– А знаете, па-ацаны, пока я тут покоился, вот что надумал: Человек всю жизнь стремится к двум вещам – любви и Богу. И между ними на-апрашивается знак равенства: «Бог есть любовь». Но это не так, – он криво усмехнулся и опять засмотрелся в голубизну летнего неба. – Хотя, на-адо признать, они друг друга стоят.

ЭПИЛОГ

Мы встретились с ним в том самом кафе «Свежие Скалапентры», где автор тоже любит скоротать часок другой. Разговор, начавшись с пустых фраз о погоде и политике, плавно перетек к превратностям судьбы. Парень просто должен был выговориться. Он мял в пальцах единственную сигарету, которую за весь вечер ни разу так и не поднес ко рту. И говорил – долго, почти без артикуляции.

Сначала у меня к его истории был чисто онтологический интерес. Потом я увлекся. Просто удивительно, сколько хлама было напихано в его башке. Он перебирал версии существования, как ребенок перекладывает игрушки в большой коробке. А может быть и сам был всего лишь куклой-неваляшкой на арене, которую мы называем жизнь.

Так же как энергия рождается в точках разрыва пространства, ощущение собственной духовной раздельности, даже разделенности оказывалось источником того творческого потенциала странного существа, которое продолжало считать себя человеком. В этом отношении и добро, и зло, как и положительные или отрицательные стороны его натуры становились значимыми, не более чем положительные и отрицательные заряды элементарных частиц.

Во всех своих мирах он мог сражаться голыми руками, мечом или пистолетом, продавать бриллианты и помидоры, книги и конфекцион, ценные бумаги и земли, подержанные автомобили и авангардную живопись, крепкие напитки и музыкальные альбомы. Мог заниматься любовью и селекцией, производить детей и товары народного потребления, писать стихи и отчеты, делать вино, карьеру и покаянные жесты. Мог плести интриги, рыбацкие сети и паутину лжи в местных СМИ, провоцировать тонкие видения и грубые сны. Мог сеять пшеницу, панику и Разумное-Доброе-Вечное, возводить соборы и напраслину, собирать грибы и статистические данные. Мог тратить деньги и время, молодые силы и отцовское наследство, считать часы в аэропортах и на вокзалах, приемных врачей и залах заседаний, ходить на деловые встречи и похороны, поминки и дискотеки, подниматься на вершины и проникать вглубь – в самые недра – в пучину отчаяния. И что с того?

И только Смерть еще оставалась точкой отсчета – неким местом, да и не местом совсем. Смерть существовала безотносительно. Абсолютная абстракция времени – и бытия, и небытия. И каждый мир подчинялся этому закону. Закону безотносительности. Что же еще?

А еще – навязчивая идея превратить историю любви во что-то иное.

– Большинство людей вообще обходятся без этого чувства, – говорил Сергей (так звали моего собеседника), вертя в руках кофейную чашку. – Одни по незнанию, другие по нежеланию. По нежеланию испытать разочарование потери. Они слишком рациональны, чтобы быть счастливыми. Они забывают, что нужно ценить, а не оценивать. Но если бы только знать, какую остроту обретает страсть, прошедшая через ощущение потери и осознание того, что ты можешь с ней потерять… – он оборвал себя и надолго засмотрелся в окно. Там сквозь листву деревьев уже проглядывала Осень, и ребятишки играли на детской площадке. Их куртки и комбинезоны мелькали как мазки яркой краски на фоне серого неба и серых домов.

«Мы обречены жить в детерменированном мире, – думал автор. – Где право выбора – не более чем иллюзия. Где же выход, спросите вы. Я не знаю. И тем не менее выход есть. Надо только его найти».

Когда повествование подходило к концу, Сергей счел нужным подвести итог:

– В ткань каждой