Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Но я не хотел умирать.

Только сейчас я понял, что значит — когда действительно не хочешь — изо всех сил, каждой клеточкой тела, каждой частицей души!

Нет. Не сейчас! Не хочу! Нет!!!

Это могли быть не пальцы… Это могло быть просто дуновение воздуха, когда ее рука скользнула совсем рядом с моей…

Ведь могло же так быть?

Могло?!

Господи, если ты есть, прошу тебя…

Пожалуйста…

Сердце трепыхнулось в груди.

Робко и тихо. И замолчало… И вдруг разразилось спотыкающимся стаккато. Слабыми ударами, но быстро‑быстро.

Потом медленнее, но сильнее, надежнее. Вот только вдохнуть никак не получалось.

На миг перед глазами прояснилось и снова все потонуло в красноватой тьме. Сердце протопало по лесенке вверх, уперлось во что‑то и, спотыкаясь, покатилось вниз, все медленнее и медленнее…

Все‑таки я умру. Сердце включилось, но легкие, похоже, эта тварь вывела из строя навсегда.

За все на свете приходится отвечать. Я оставил ту суку умирать там, живую, но без надежды… И вот теперь настал мой черед. Сердце будет биться, но что толку гонять кровь, в которой нет кислорода?

Легкие горели, и жар разливался по всему телу… Сердце трепыхалось покалеченной птицей. Руки, ноги — полные жалящего, раскаленного свинца, неподвижные, безжизненные…

И только тоненькая струйка прохлады не давала мне сойти с ума от боли.

В жгущем океане боли — лишь крошечный ручеек прохлады и облегчения. Прерывистый, но есть. Холодным глоточком… И еще одним холодным глоточком облегчения…

Я открыл глаза.

Это почти ничего не дало, я мало что видел, темные пятна плавали передо мной. Но это было единственное, что давало мне чувствовать, что я еще жив. Давало мне верить, что я еще могу управлять своим телом. Хоть чуть‑чуть. И эти крошечные глоточки облегчения… Это же… Это…

Я попытался выдохнуть, выкинуть из себя спертый, бесполезный воздух, что был в легких, с криком, изо всех сил, как можно резче!

И это сработало. Мышцы грудной клетки включились. Раздвинули ребра, и я с всхлипом втянул воздух — полную грудь чудесного, пьянящего, свежего воздуха…

Минуту я не мог надышаться, мне казалось, что мышцы вот‑вот снова выключатся. И я следил за своими чувствами, старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал.

Пока не поверил, что это не случайность.

Я могу дышать. Сердце билось быстро и тяжело, но ровно.

Перед глазами прояснялось. Я даже мог двинуть рукой, чтобы прикоснуться к затылку.

Я ждал, что рука провалится — на затылке я чувствовал лишь онемелую хрупкость, но под пальцами оказалась кость. Твердая и гладкая. Хотя и липко все от крови…

Чертова сука лежала на стуле, ее голова бессильно свесилась через край сиденья, золотистые волосы стекли вниз пологом… и ее рука. Лежала на спинке стула в каких‑то сантиметрах от моих пальцев. Слишком близко.

Очень медленно и осторожно — вдруг мышцы подведут меня, рука дернется и… к черту, к черту! Не отрываясь от спинки стула, я скользнул пальцами по дереву, прочь от ее руки. И только потом решился приподнять свою и отвести вбок, чтобы опереться о пол.

И тут же стиснул зубы, чтобы не взвыть, — сотни колючих иголочек воткнулись в кисть изнутри, забегали, жаля тысячами укусов…

Я дернулся вбок, унося вес с руки. Замер, удерживая ее над полом, боясь даже коснуться его и тем вызвать новую атаку жалящих игл. Их укусы затаились, но не исчезали. Сидели в руке гудением ос, готовых к атаке при малейшем движении.

Так бывает, когда отсидишь ногу. Шалят нервные окончания, когда через пережатые сосуды к ним начинает поступать свежая кровь, несущая кислород, и возвращается чувствительность после онемения. Так бывает.

Но у меня никогда не было этого с рукой — и так сильно!.

Я сидел, опираясь на левую руку, и боялся даже шевельнуть правой. Я смотрел на нее, и мне не нравилось, что я видел. Совсем не нравилось. Мне казалось, что я держу руку неподвижно, но мои пальцы дрожали. Запястье совершенно неподвижно, а пальцы крупно дрожали.

Только я совершенно не чувствовал этого! Мне казалось, что мои пальцы совершенно неподвижны. Их покалывает, да, но они неподвижны. Я чувствовал их неподвижными. А эти, перед глазами, чужие. Не мои. Потому что мои пальцы не дрожат, я же чувствую! Но я видел, что пальцы дрожат. Неужели она все же коснулась меня?..

Старик, когда его коснулась одна из таких жаб, он…

Я мотнул головой, прогоняя мысль.

Спокойно, спокойно. Может быть, это так же, как с дыханием. Скоро пройдет. Наверняка пройдет!

Должно пройти.

А кроме того, я просто не могу сделать то, что тогда сделал Старик. Потому что мне нужно предупредить Гоша и Бориса. Я должен предупредить их, чтобы не совались к моргу.

Тело жабы казалось хрупким, ссохшимся — ее кровь расползалась по полу огромной черной лужей, но с этими тварями никогда нельзя быть уверенными. Ни в чем.

Очень осторожно, чтобы не задеть ее, я боком протиснулся мимо нее и стула, вдоль стены, вдоль стола…

Ух! Вылез!

Ноги подрагивали. Опираясь плечом о стену, я пятился вдоль стены, пока не отошел от тела суки метра на три.

Бежать, бежать отсюда прочь…

Борис, Гош…

Но было и еще кое‑что.

Тогда, у двери, когда я стоял на крыльце… Что говорил усатый за дверью? Одну пулю он выдержит — так? Говорил он что‑то такое…

Выходит, в него стреляли и до этого?

И может быть, стреляли охотники. Такие же, как я.

Или не охотники. Мало ли, кто и когда мог в него стрелять…

Но мне очень хотелось верить, что стреляли охотники. Такие же, как я. Очень хотелось верить, что мы не одни. Что не только нам в Смоленске повезло, но и где‑то еще стайки охотников чистят мир от этих чертовых сук. Пусть редкие, малочисленные, но что‑то делающие. Все, что в их силах…

Точнее, делали. Если они в него стреляли, а он остался жив… Черт бы его побрал! Если остался жив он, то они не выжили. Либо — либо.

И все‑таки для усатого и суки было сюрпризом, что мои пули не простые. Жаба, кажется, почувствовала, что усатого не простой пулей зацепило. Но он ей не верил.

Потому что не знал, что так бывает?

Это меня и спасло.

И может спасти еще кого‑то их тех, кто делает то же, что и я, и пользуется теми же приемами.

Я был уже на пороге в коридор, в теле была жуткая слабость, а в затылке набухал новый ком боли. Хотелось наплевать на все и быстрее добраться до машины, плюхнуться на сиденье… Я остановился.

Я должен еще кое‑что здесь сделать.

Те молоденькие жабы, что приезжают в домик. Они живы. Те пурпурные… Они наверняка наведаются сюда. Может быть, не в эту ночь, но в следующую точно. Слишком серьезные планы у них с тем моргом. Когда жаба с усатым не появятся там сегодня, они всполошатся. Приедут узнать, почему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});