Путь между - Надежда Ожигина

Он успел. Он отвел смертельный клинок демона, оставивший на спине проводника лишь слабую царапину. Он удержал, хотя разом онемели руки и сделавшийся непомерно тяжелым меч едва не выскользнул из пальцев, пригибая к самому полу…

Порядком помятый Эйви-Эйви, захлопнувший дверь перед самым носом впавших в неистовство женщин, сплевывая вместе с кровью вязь причудливых заклинаний прыгнул за спину Денхольма, оттаскивая его к колыбели и бормоча в крайнем изумлении:

— Чего он так пристал, интересно? Совсем сбрендил, против всех обычаев попер… А! — Он склонился над кроваткой, с трудом переводя дыхание. — Судьба у мальчонки больно высока, славный полководец вырастет… А вот кого поведет неизвестно. Равно отмерено и Света, и Тьмы. И Пустоты… Ты, господин, мечом-то зазря не махай, разозлишь еще, а к тебе и так интерес особый… Минут пять продержимся, а там как Боги рассудят… Ну-ка, маленький, посмотрим, что у тебя… Делов-то! Жаль, лютню забыл… Ну да ладно, и так сойдет!

Проводник аккуратно размотал пеленки, ласково погладил сморщенное и странно скрюченное, словно кем-то выжатое, тельце. И неожиданно запел, перебирая пальцами, как если бы сучил суровую нить:

Свэа дитье, свэа алигнеВинта бари, винта дегас.Креги Веллиас терро фелигнес.Свэа дитье, ителла ти кас.Эмадитьё грет уни стеаниат…Эль юви уайя донни, мист?Акрохит он рамиё ювит эшиат,Заклови, юви стер, мо алист!

Король долго потом перебирал строки этого странного заклинания, вернувшего жизнь маленькому ребенку, как величайшую драгоценность, доставшуюся ему в дороге. Намного позже, в перепавшие им короткие минуты вполне заслуженного отдыха, вместе с Санди они вооружились лютней и перевели эту простенькую колыбельную с Небесного Наречия на элринно. И подивились своему творению:

Боль уходит. Ее низложили В этом теле и этой душе. Боги Тени оружье сложили… Боль уходит. Исчезла уже… Возвращаются силы и аппетит, Так зачем же ты плачешь, глупыш? Пусть отныне лишь радостный смех твой звенит! Вот и все! Ты здоров, мой малыш!

А пока… Проводник замолчал, с видимым удовольствием прислушиваясь к ровному дыханию мальчонки и любуясь розовым цветом его ровненького тела.

— Жить будет, — приговорил он, потом нахмурился, словно вспоминая о чем-то, резким движением сдернул с королевского плаща Булавку Эксара.

Король не успел ни удивиться, ни возмутиться. И даже испугаться за только что спасенного ребенка не успел. Лишь следил, как проводник твердыми, безжалостными штрихами выцарапывает на нежной коже, смахивая проступающую кровь, копию собственной татуировки: перевернутый треугольник и стрелу. Младенец заверещал от боли и обиды, завопил, как добрый боевой рог, усиливая безумство колотящих в двери женщин, а потом смолк, лыбясь и пуская пузыри под теплыми руками Эйви-Эйви.

Денхольм скептически осмотрел мальчугана.

— Эти отметины останутся у него на всю жизнь, — с долей претензии заявил он проводнику, прилаживая на место заветную булавку.

— За тем и ставил, — пояснил смертельно уставший Эй-Эй, вытирая руки о пеленку. — Но Той, За Которой Нет Трех, он служить уже не сможет. Никогда, хотя это очень неопределенное и долгое слово.

Его наметанный глаз вычислил наконец огромную бутыль с вином, и, теряя остатки разума, старик шагнул к желанной цели… Удар настиг его на хрупком пороге блаженства первого опьянения, жестокий, расчетливый удар ниже пояса.

Король попытался кинуться на помощь и наткнулся на невидимую, но прочную стену, бессильно наблюдая, как неторопливо и обстоятельно убивают его проводника.

Эй-Эй и не думал сопротивляться, лишь бормотал, словно бредил:

— Недостойный тебя удар, между прочим… Ну-ну, позабавься, порезвись, Свояченица Скука кого хошь одолеет! Ну что ты пристал ко мне, скажи на милость? Неправда, не хотел я идти, дура эта старая прицепилась… Ну и что, говоришь? Раз взялся, должен довести до конца… Нет уж, о моем конце не мечтай, обойдешься! Не тебе меня убивать, сам знаешь!

Король метался в своей темнице, рубил мечом, царапал ногтями, все ноги отбил. Потом затих, как зачарованный слушая мерный шелестящий присвист, почти различая немигающий взгляд желтых фасетчатых глаз:

— На ловца и зверь, на зверя — ловец!..

Тени в углу за бутылью шевельнулись, поплыли, словно паутину плели…

Фиолетовый посох принял на себя удар двух темных, как Глазницы Ночи, Мечей…

Сдавленно хрипя, ловя ртом непокорный воздух, умирая, Эй-Эй зарычал из последних сил:

— Берегись, Йоттей! Не видишь, Гостья у нас!

И померкший тусклый свет, заплутавший в узких проемах окошек-бойниц, опрокинутый взмахом безжалостно-темных Крыльев. И атака отточенных, как мысль, Клинков, знаменитых Клинков, Обрубающих Нить…

— Бежим отсюда!

Когда проводник успел прийти в себя и подхватить колыбель с младенцем, осталось вечной загадкой. Не тратя бесценные секунды на размышления, Денхольм выскочил за дверь, увлекая за собой бьющихся в истерике женщин. Над домом пронесся душераздирающий вопль, затряслись, зашатались каменные стены, взвились в небо две причудливо переплетенные Тени…

Потом все смолкло. И память временно покинула короля, загуляв вместе с рассудком…

…Он очнулся неподалеку от Третьих ворот. Смеркалось. Вокруг толкались какие-то люди, отчетливо выступало из толпы обеспокоенное лицо проводника. В голове вертелись обрывки простенькой песенки, но почему-то на Небесном Наречии.

Да еще имя Сальтары, Богини Забвения, серой пеленой окутывающей разум…

— Что со мной? — одними губами прошептал он.

Эйви-Эйви успокаивающе вскинул руки и горячо заговорил, словно в чем-то убеждая. Жадная до зрелищ толпа обиженно загудела, но доводам вняла и потихоньку рассосалась.

— Что со мной? — повторил король уже тверже.

— Вам стало плохо прямо на улице, господин, — помогающий ему сесть проводник прямо-таки лучился заботой. — Шли себе, поклонились двум дамам, будто поздоровались. Потом выгнулись дугой, принялись мечом размахивать в разные стороны. Мне вон спину оцарапали, не ожидал от вас такого, право слово…

Он еще что-то говорил, но фразы долетали до Денхольма, как сквозь пелену тумана.

Царапина на спине! Почему от этого сочетания мурашки по коже?! Почему видится темная комната, разъяренные фурии, он сам, подставляющий меч под удар невидимки?

Напрягая голову до красных кругов перед глазами, он миг за мигом возвращал недавнее, но прочно забытое прошлое. Вот пять минут, проведенных среди звона и беспамятства… Вот вздернутые к небу тонкие сухие руки, и вязь заклинания-молитвы, обращенная к Безликой Богине… Вот Тени, скрутившие поднебесный воздух… Два Меча… Семь Когтей…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});