Космическая трилогия - Клайв Льюис

«Господи, помилуй! — взмолился он и застонал. — Почему же я?» Но Тьма не дала ответа.

Ему все еще казалось, что от него требуют невозможного. Но незаметно произошло то, что раньше случалось с ним дважды. Во время прошлой войны он как-то уговаривал себя выполнить смертельно опасное дело; а потом, еще раз, он долго собирался с духом, чтобы отправиться в Лондон, разыскать там одного человека и сделать ему исключительно трудное признание, которого требовала справедливость. В обоих случаях это казалось немыслимым — он не думал, он просто знал, что такой, какой он есть, он этого сделать не может; и вдруг, без ощутимого усилия воли, видел ясно, как на экране: «Завтра, примерно в это время, все уже будет позади». Это случилось с ним и теперь, но страх его, стыд, любовь, все его доводы остались прежними. Он ничуть не меньше и не больше боялся того, что ему предстояло; теперь он знал так же точно, как знал свое прошлое, что сделает это. Он мог молиться, плакать, восставать, мог петь, как мученик, и богохульствовать, как бес, — но ничего не мог изменить. Совершенно ничего. Непременно наступит миг, когда он сделает это. Будущий поступок стоял перед ним очевидно и неотменимо, словно он уже совершен. И не важно было, что этот поступок относился к той части времени, которую мы называем будущим, а не к той, которую мы зовем прошлым. Внутренняя борьба завершилась, хотя мгновения победы вроде бы и не было. Можно сказать, что свобода выбора просто отошла в сторону, сменившись неумолимой судьбой. Точно так же можно сказать, что он освободился от доводов страсти и обрел высшую свободу. Рэнсом так и не увидел разницы между этими двумя предположениями. Ему открылось, что свобода и предопределение — одно и то же. За свою жизнь он слышал много споров на эту тему и увидел, что они бессмысленны.

Как только он понял, что завтра постарается убить Нелюдя, само это показалось ему уже не таким великим подвигом. Он едва мог понять, зачем обвинял себя в мании величия. Да, если отступит он, Малельдил все сделает за него. В этом смысле он действительно представляет Малельдила, но не больше, чем Ева, если бы она не тронула яблока, и всякий человек, когда совершает доброе дело. Он не равняется с Малельдилом ни личностью, ни страданием — страдания их несравнимы, как боль человека, который обжег палец, туша искру, и пожарника, погибающего в огне, потому что ту искру не погасили. Он уже не спрашивал, почему избрали его. Могли избрать другого, любого. Яркий, яростный свет, который он увидел в тот миг, на самом деле освещал всех до единого.

— Я наслал сон на твоего Врага, — сказал Голос. — Он не проснется до утра. Встань. Отойди на двадцать шагов в рощу и ложись спать. Сестра твоя тоже спит.

Глава 12

Когда наступает утро, которого мы боялись, мы просыпаемся сразу. Так и Рэнсом, едва очнувшись от сна, тут же вспомнил, что ему надо сделать. Он был один, островок слегка покачивался — шторма не было, море лишь слабо колыхалось. Золотой свет, пробивавшийся меж синих стволов, указал ему, в какой стороне море. Он спустился туда, выкупался и, выбравшись на берег, напился воды. Несколько минут он простоял, приглаживая влажные волосы и растирая мокрые ноги. Оглядев себя, он заметил, что разницы между загоревшей и бледной частью кожи почти нет. Если бы Королева встретила его сейчас, она вряд ли назвала бы его Пятнистым. Тело было скорее цвета слоновой кости, а пальцы ног, столько дней не ведавшие обуви, отдохнули и выпрямились. Как живое существо Рэнсом нравился себе больше, чем когда-либо. Он был уверен, что у него, как после Великого Утра, больше не будет убогого, жалкого тела, и радовался, что этот инструмент так приготовился к игре прежде, чем он с ним расстанется.

«Когда я проснусь и обрету Твое подобие, — сказал он, — я порадуюсь такому телу».

А сейчас он направился в лес и случайно (думал он только об еде) наткнулся на целое облако древесных пузырей. Наслаждение было таким же, как и прежде, и даже походка у него изменилась после душа. Он думал, что будет есть в последний раз, но даже теперь считал, что не вправе выбирать излюбленные фрукты. Однако ему повезло — он наткнулся на тыковки.

«Славный завтрак перед казнью», — насмешливо подумал он, роняя скорлупу и вновь испытывая наслаждение, от которого весь мир должен был пуститься в пляс.

«Как бы то ни было, — думал он, — я ни о чем не жалею. Время я провел неплохо. Я побывал в раю».

Он зашел в лес чуть подальше — туда, где гуще росли деревья — и чуть не споткнулся о спящую Королеву. В это время дня она обычно не спала, и Рэнсом понял, что это Малельдил послал ей сон.

— Я никогда ее больше не увижу, — прошептал он. — Я вообще не буду смотреть на женщину вот так, как теперь.

Пока он стоял и глядел вниз, его терзала какая-то сиротская тоска — как бы хотел он, раз в жизни, увидеть Праматерь своего рода вот так, во славе и невинности!

— Иные дары, иная благодать, иная слава, — шептал он. — Но не эта. Этой мы не увидим. Бог все приводит к добру, и все же мы помним об утрате.

Он в последний раз взглянул на Королеву и поспешил уйти.

«Я был прав, — думал он на ходу. — Так больше нельзя. Пора его остановить».

Он долго блуждал среди сумрачных, но ярких зарослей, прежде чем нашел Врага. За это время он повстречал своего приятеля, и в той же позе, что тогда, в первый раз, — дракон свернулся клубком вокруг дерева, но сейчас и он спал. Рэнсом вспомнил, что за все утро он не слышал чириканья птиц, шороха гибких тел, пробирающихся меж кустов, вообще ничего не слышал, кроме рокота волн, и не видел в листве любопытных взглядов. Вероятно, Господь погрузил весь этот остров — или, быть может, весь этот мир — в глубокий сон. На мгновение Рэнсом почувствовал себя бесконечно одиноким, но тут же обрадовался, что счастливые обитатели этого мира не увидят насилия и крови.

Примерно через час, обогнув рощицу пузырей, он внезапно столкнулся лицом к лицу с Нелюдем.

«Он что, уже ранен?» — подумал Рэнсом, заметив кровавые пятна у него на груди; но тут же понял, что Нелюдь, как всегда, испачкался в чужой крови. В его умелых длинных руках слабо билась наполовину растерзанная птица, широко разинув клюв в беззвучном, задушенном вопле. Рэнсом ударил Врага, не успев даже осознать собственного намерения. Вероятно, он бессознательно вспомнил, как занимался в школе боксом, и изо всех сил нанес удар в челюсть левой рукой. Он забыл, что руки его не защищены перчатками, — об этом напомнила резкая боль, когда кулак столкнулся с челюстью, и так сильно, что хрустнули пальцы, а вся рука до плеча заныла и почти отнялась. С минуту Рэнсом приходил в себя, и за это время Нелюдь успел отступить шагов на шесть. Удар тоже пришелся ему не по вкусу, он, кажется, прикусил себе язык — кровь пузырилась у него на губах. Но птицу он не выпустил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});