Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Прикинь забаву, в натуре!.. — возмутился Юраш, почесывая квадратный череп. — Я б такому все ребры перелопатил.

— Ну... А потом оказалось, что Гертруда и так уже на выезд давно подала, разрешение вот-вот будет, а Ли с женой к ней как ферванты[45] приписаны. Так что не пришлось старуху жечь. И живут теперь они всем кутком в Дюссельдорфе, около нас. Ли на заправке пашет, жена ему плов готовит, а Гертруда на веранде целый день зеленый тей[46] пьет. Тей очень любит...

— Не хватит ли базарить, балаболы! Ехать цайт[47]! Ширку профукаем! — очнулся один из парней и ошалело посмотрел на часы. — Это так мы когда еще где будем! Хашмонавты, в натуре! Полчаса глупость тереть!.. Вот ёб же!..

Все закопошились, стали собираться. Под шум одежды Нугзар негромко спросил у Васятки:

— Ребята, а вы кто?

— Мы-то?.. Русские немцы, с Казахстану. А ты кто?

— Я Нугзар. А вы, значит, русские немцы... Знаю. Антоша Шульц — может, слышали?

— Антоша, как же!.. Кто его не знает!.. Знатный вор, весь Джезказган держал. Ты тоже из блатных?

— А вы что тут делаете? — ответил Нугзар вопросом.

— Да ты, поди, мент? — недобро заворчал Юраш, играя мышцами, но Васятка опять успокоил его:

— Да не, кайфарик он, не видишь? Какой мент?.. Антошин кореш. Мы за ширкой приехали. Тут кайф билиг[48] и выбрать можно, а у нас в Неметчине дорогой и выбора нет: бери, чего дают. А они всякое шайзе[49] суют. Ты Антошу откуда знаешь?

— Сидел с ним.

— Вот оно чего... — присмирев, протянули парни, продолжая искать рукава.

В зонах он сталкивался с сумрачными типами — Шмидт, Мюллер, Беккер... Поволжские немцы. Обычно они сидели за драки, пьянки, увечья, воровство скота, хотя попадались и серьезные статьи. Эти зеки ни с кем не дружили, держались особняком и были довольно опасны: если их довести до ручки — тогда удержу они не знали. Впрочем, Нугзар всегда находил с ними общий язык и часто слушал их байки о судьбе чужаков, за века не ставших своими. От одного из них, еще лет десять назад, Нугзар слышал, что скоро немцев станут выпускать в Германию. Значит, после перестройки они прямо из казахстанских степей очутились в Европе. Для них Горбачев родился!

Парни, лениво переругиваясь, собрались. Пожали Нугзару руки, а Васятка даже нацарапал на обороте счета номер своего мобильника, пояснив, что они каждую фохенэнду[50] гоняют из Дюссельдорфа в Голландию за героином, сейчас вот в Роттердам едут.

— А в Амстердаме разве нету?

— В Амстике? Да тут квалитет[51] хреновый, на туриста, и прайсы[52] большие. А там у тайцев хороший берем. Там они для своих пускают и не так штарк[53] ершат. Если чего — звони, Нугзарь!

— Спасибо! — Он спрятал номер телефона, зная по опыту зон, что эти люди, хоть и грубы и прямолинейны, но верны, как псы, если говорят — то делают, а если делают — то говорят, врать не любят, исполнительны и, если преданы, то по гроб жизни.

37

Гоглику было известно много способов сделать приятной свою жизнь, которая всегда хороша, когда нет одуряющих уроков в постылой школе, где только буфет — свет в окошке. Один из самых верных методов — «заболеть» перед контрольной по математике, от которой Гоглик впадал в сонливый ступор.

Технология незатейлива и проста, как мир: несколько раз зайтись в яростном кашле, пару раз, украдкой понюхав перца, чихнуть на всю квартиру, вызывая тревогу: «Ты не болен?» Ответить гробовым голосом: «Не знаю...» — и тут же, со скорбным видом, замогильным голосом попросить у мамы градусник. Украдкой перевернув его носиком вверх, набить нужные градусы (в диапазоне от 37 до 42), еще несколько раз, для верности, произвести кашли-чихи и чихи-кашли, натужно хрипя горлом. Постонать, тяжело повздыхать... Мрачно смотреть в пол, шмыгать носом, кукситься и жаться...

И все. Можно отправляться на диван, хватать телефон и извещать дружков о «беде»: «Да, на простуду не похоже, скорее грипп... Сколько лежать?.. Зависит от контрольной...» Дедушка послан в аптеку и на базар — «ребенку нужны лекарства и бульон». Мама не идет на работу и готовит молоко с медом, чай с малиной. Бабушка остервенело бьет бифштексы. Приходят навещатели, и часто не с пустыми руками. А ты лежишь, как король на именинах, и всеми повелеваешь. Чего еще человеку нужно для счастья? Недаром, когда в школе учительница спросила, кто кем хочет стать после школы, Гоглик ответил незамысловато и просто: «Царем» — чем привел учительницу в тревожное недоумение.

Вот и сегодня он по-царски слег с утра, пару раз плотно позавтракал, насмотрелся до одури телевизора, наслушался музыки, а в два часа позвонил Нате, чтобы сообщить ей скорбно-радостную весть. Она хмыкнула:

— Правда или прикидываешься?.. Что у тебя болит?

— Все. Душа и тело, — ответил Гоглик, подражая отцу, который этими словами отделывался от мамы, когда та гнала его на работу. — А бабушка мясо жарит, между прочим... И вчера мороженое принесли, до болезни. Еще осталось.

— Больным нельзя мороженое. И мясо вредно.

— А посетителям эскимо можно и даже нужно, — зная, что против мороженого Ната не устоит, торжествовал Гоглик. — Приходи. Кстати, и про школу расскажешь. И бифштексы с жареным луком скоро будут. Если опоздаешь — пожалеешь, — чистосердечно предупредил он.

Когда Ната вошла, он жестами показал ей, где спрятана рукопись, а сам громко, на всю квартиру, попросил бабушку закрыть двери, чтобы без помех погрузиться в науку (будь она трижды неладна).

Подав ему рукопись, Ната незаметным кошачьим движеньем прилегла у него в ногах, в углу дивана. Мальчик замер от близкой дурманящей тяжести, схватил рукопись и уткнулся в лист.

«Шаман ждал брата Мамура до заката. И вот на изгибе дороги появился человек. За ним трусил конь с кожаным баулом через седло. Упруго отталкиваясь руками от воздуха, человек бежал длинными прыжками. Он ничего не видел и не слышал. На нем звенели цепи — ими он был опоясан, чтобы не улететь. Шаман стоял как вкопанный. Нельзя окликать брата в беге.

Некоторое время Мамур шел прерывистым, рваным шагом, постепенно остывая, как котел с огня. Шаман, не нарушая молчания, спешил следом, волоча на спине мешок. Они отмахали немало, пока Мамуру удалось перевести дыхание и остановиться. Он утер пот и, поснимав цепи, бросил их через седло. Шаман украдкой искал перемен в лице брата, но не нашел.

— Давно ты не оступался с кручи! — сказал наконец Мамур. — Ничего. Черт качает горами, не только нами.

Шаман обнял брата:

— Каким был твой путь?

— Бог Воби оберегал меня. Конь, правда, пару раз споткнулся на переправах. А ты, я вижу, плох. Ничего, вместе вырвем тебя из болота.

В пещере шаман водрузил на очаг пузатый позеленевший чайник, в котором заваривал цветочный чай еще их Учитель. После его земной смерти они поделили оставшееся: шаману достались бубен, чайник и хрустальное яйцо, а Мамуру — зеркальце, острый корень дуба и сеть из неизвестного волоса.

Братья ели мамалыгу, сыр, зеленые бобы с орехами, творог и сметану, пили чай с цедрой. Мамур не отказался от стакана вина. Его конь, заглянув внутрь, выразительно оглядел камень-стол. Получив зелень и хлеб, он тихо исчез. Было слышно, как он шумно вздыхает снаружи, за воловьей полостью.

Мамур спросил о бесе.

— Я поймал его силком, держал в шкафу, дал за него выкуп Бегеле. Но во сне со мной случился грех, двойник пропал, а бес сорвался и ушел, как рыба с крючка, — поведал шаман. — Надо проучить его. И наказать себя. Когда поймаю его — проведу в пещере год, искуплю грех! — И он коснулся хрустального яйца, где вспыхнул и погас розовый лепесток.

— Год — хорошая плата, — одобрил Мамур и мотнул головой в сторону коня. — Мой бес служит мне уже десять лет и тоже пару раз пытался бежать. А какой породы беглец?

— Простой бродячий малый бес. Правда, мог сгущаться до твердого тела или, наоборот, растворяться в дыме. Когда я изловил его, он был наглым и сильным. Шерсть лоснилась, уши стояли торчком, хвост ходил, как у влюбленной обезьяны. Но я в шкафу сломал его. Он стал покорным... Иногда гадил в очаг... Или клал на стол куски падали... Наполнял чайник кровью... Кидал в похлебку оленье дерьмо, рвал солому на подстилке...

— А на тебя он нападал?

— Нет, не смел. Да и не сумел бы. Они сильны против беспомощных.

— Зачем он тебе нужен? — спросил вдруг Мамур. — Пусть убирается прочь! Все равно подохнет среди чужих бесов, он испорчен шкафом. А мы поохотимся на другого, молодого...

— Нет, я верну его. Новый ни к чему.

Мамур сощурился:

— Смотри, не уподобься тому, кто, сдирая во дворе шкуру с осла, бегает точить нож на чердак вместо того, чтобы точило спустить вниз! Или ловить старого беса легче, чем искать нового?