Клеопатра - Карин Эссекс

— Быть может, мне следует провести эту ночь, молясь и принося жертвы богам, — угрюмо промолвила Клеопатра. — Если это последняя моя ночь, вероятно, мне следует очистить душу перед встречей с небожителями.

— У меня есть мысль получше, — возразил Архимед. Он притянул ее к себе и запустил руки в ее волосы, заставляя девушку поднять голову и посмотреть прямо ему в глаза. — Если это наша последняя ночь в мире живых, давай проведем ее так, как должны проводить ночи женщина и мужчина.

Он поцеловал ее — сначала осторожно. Потом рот его приоткрылся и язык скользнул между губ Клеопатры. Хотя разум царицы пытался протестовать против того, что они собирались сделать, тело ее, ослабевшее и дрожащее, было готово уступить желаниям Архимеда. Новое чувство заполонило ее. Она позволила его губам и рукам продолжать свою работу, чувствуя, как растет в его теле напряжение и нетерпение. Когда Архимед разрешил ей сделать вдох, Клеопатра тихо произнесла:

— Нет, нельзя.

— Неужели тебе не кажется, что именно так царица и женщина должна провести свою последнюю ночь в мире смертных?

— Но я не могу принадлежать тебе.

— Если учитывать то, что может случиться сегодня, и то, что мы чувствуем сейчас, то какое нам дело до таких мелочей?

— Но что, если мы останемся живы? Что тогда станет с нами?

— Ты не можешь быть моей женой. Но, Клеопатра, любовь моя, неужели ты действительно веришь, что боги желают, чтобы ты подавляла свои женские желания? Неужели ты действительно считаешь, что женщины твоей династии довольствовались одними только своими мужьями-братьями?

— Не знаю, — ответила она, чувствуя, как кровь приливает к щекам от стыда при воспоминаниях о Беренике и ее развлечениях с девушками, которые служили ей.

— Клеопатра, ты так умна, но так мало знаешь о человеческой природе. Ты можешь быть моей так, как никогда не будешь принадлежать мужу, за которого выйдешь по политическим соображениям. Много лет я ждал, когда ты станешь женщиной. Сможешь ли ты отрицать, что судьба давным-давно связала нас?

— Но мой отец упреждал против этого.

— И я буду держаться вдали от тебя, — согласился Архимед. — Но когда тебе понадобится моя помощь, я приду. Как только я увидел, какой женщиной ты стала, я понял, что это предопределено. Скажи мне, разве ты не чувствуешь этого?

— Если мы станем любовниками, эта любовь обречена. Так или иначе. Неважно, погибнем ли мы завтра или останемся в живых.

— Тогда давай наслаждаться текущим мигом, — сказал он и поднял ее на руки, словно ребенка. — Ты когда-нибудь делала это раньше?

— Только один раз. Я была посвящена богу, — нервно ответила Клеопатра.

Архимед уложил ее на пуховый матрас, сел рядом с нею и начал поглаживать ее тело, лаская сначала одну грудь, потом другую. «Как он может делать это так смело, — подумалось Клеопатре, — если к царице строго-настрого запрещено прикасаться?» Она понимала причину этого запрета, поскольку позволить такие прикосновения означало потерять себя, забыть обо всем — о своем положении, титуле, царстве. И все же она не остановила его, позволив его пальцам пощипывать ее сосок; Клеопатра выгнула спину от удовольствия, потянувшись навстречу чему-то, что она не могла распознать, но чего страстно желала.

Она притянула Архимеда к себе. Настало время узнать эту часть жизни, исследовать ту темную пещеру, где жил зверь, о существовании которого Клеопатра давно знала, но чьи судорожные движения постоянно подавляла во имя долга. А сейчас рядом с нею был человек, который любил ее, который завтра может отдать за нее жизнь, если это будет необходимо.

Архимед на миг оторвался от нее.

— Ты царица, и когда-нибудь ты станешь великой, могущественной и мудрой владычицей, если того пожелают боги. Но сейчас, в эту минуту, ты дева, которой предстоит стать женщиной.

— Неужели это способно так меня преобразить? — спросила она.

— Если сделано правильно, — отозвался он, улыбаясь ей впервые за весь этот вечер. — Сейчас я сражаюсь сам с собою, не в силах решить, изнурять ли мне тебя страстью всю ночь напролет или же нежно заняться с тобою любовью, а затем позволить тебе спокойно уснуть.

— Будь нежен ко мне, родич, и сохрани более свирепую страсть для наших врагов. А если завтра в это самое время мы будем живы и на свободе, тогда можешь изнурять меня всю ночь напролет!

* * *

Для него было не впервой идти среди мертвых тел, но никогда прежде не видел он побежденного врага, который заставил бы его принести на поле боя подобный ураган смертей. Он был рад тому, что благодаря своему росту может хотя бы на несколько пядей отдалиться от тоскливого зрелища — от лиц мертвых и умирающих, многие из которых были ему знакомы.

— Они заслужили это, — сказал Цезарь Поллиону, угрюмо вышагивавшему рядом с ним. — Они довели меня до этого, сделали подобное неизбежным, не так ли? И это — после всех моих попыток добиться мира. Видишь этих мертвецов, Поллион? Я был бы на их месте, если бы прислушался к их требованиям и отдал мою армию.

Цезарь вздохнул и переступил через тело рослого фессалийца — одного из тех солдат, которым Помпей приказал оборонять лагерь, в то время как сам Помпей бежал. Цезарь окинул взглядом роскошь брошенного обиталища Помпея: золотые и серебряные тарелки, которые были тщеславно расставлены на столе для сенаторов, льняные скатерти, изукрашенные тонкой вышивкой, глазурованные чаши для вина, предназначавшиеся для услаждения тонкого вкуса его врагов. Эти самодовольные глупцы думали, что сегодня, в это самое время, они будут наслаждаться победным пиром.

Цезарь подумал о голоде и лишениях, которые терпели его люди весь этот год, пока сторонники Помпея жили в великолепно оборудованном лагере, наслаждаясь изобилием, словно находились в своих богатых римских особняках. Он был не таким, как они. Он не купался в праздной роскоши. И именно поэтому он сейчас жив и шагает среди трупов людей, чьей смертью его враги заплатили за спасение своих ничтожных жизней.

Он никогда не позволил бы себе злорадствовать, но сострадание к соотечественникам, которых он унизил и победил, быстро превратилось в довольство собою.

— Неужели этого нельзя было предотвратить? — риторически спросил он у Поллиона. — Они сами на это напросились!

Ужасное лето — непрерывный голод и игра в кошки-мышки с Помпеем, который отказывался вступить в сражение. В один страшный жаркий августовский день, когда Цезарь был уже уверен, что его люди либо убьют его за то, что он втянул их во все это, либо просто дезертируют, не вынеся голода и болезней, один из шпионов Цезаря вихрем ворвался в лагерь и сообщил, что сенаторы, сопровождавшие Помпея, не намерены больше терпеть его бездействие. Они были столь уверены в победе, что настояли, чтобы Помпей принял бой и, как передал их слова разведчик, «покончил с Цезарем раз и навсегда».

Еще разведчик пересказал подслушанную им речь предателя Лабьена, который заверил солдат Помпея, что армия Цезаря уже не та грозная военная сила, которая покорила Галлию, а скорее шайка измотанных наемников, готовых дезертировать в любую минуту. Далее разведчик услышал, как сенаторы делили добычу и должности, которые должны были достаться им после низвержения Цезаря. Разведчик сказал Цезарю:

— Они даже повздорили из-за твоего особняка на Священной улице, господин.

— Вот как? — отозвался Цезарь, ощущая, как в душе его растет желание примерно наказать сенаторов за такую преждевременную наглость.

— Да, господин. Каждый сенатор желает быть великим понтификом.

Поллиону, одному из офицеров Цезаря, происходящему из благороднейшей семьи, разведчик сообщил, что жадные сенаторы ссорились за право забрать себе его фамильную виллу за городом.

— Они передрались из-за нее, потому что оттуда открывается великолепный вид на море, а тамошние бани, как говорят, омолаживают тело и душу.

— И они такого низкого мнения обо мне? — хмыкнул Цезарь, обращаясь к Поллиону. — После всех этих лет? После того, как я снова и снова демонстрировал им, что бывает с теми, кто мне противится? С теми, кто оскорбляет меня? Кажется, у нас нет иного выбора, кроме как дать им то, чего они желают.

В то же утро, несколько позднее, Цезарь увидел, как люди Помпея медленно спускаются со своей позиции, расположенной высоко на вершине Фарсальского холма. Это доказывало, что ненасытные сенаторы действительно заставили Помпея отказаться от его логичного плана — позволить армии Цезаря умереть с голоду. Теперь Цезарь мог вступить в настоящую битву. Почувствовав, что ему предоставляется наиболее благоприятная возможность здесь, в холмах, где Помпей был полностью отрезан от своего сильного флота, Цезарь расположил свои войска в наиболее выгодном порядке с учетом их малочисленности. Чрезвычайно поредевший Девятый легион, сильно пострадавший при Диррахии, он расположил на левом фланге и назначил командовать им Антония. Неистовство, проявляемое молодым командиром в бою, и его пылкие речи, способные увлечь любого солдата, могли заставить десять человек считать себя непобедимее целого легиона. Верный Домиций командовал центром, а сам Цезарь расположился на правом фланге, где ему предстояло сражаться во главе своего любимого Десятого легиона.