Арена - Никки Каллен

Однажды они с Вальтером засиделись в кафе, нашли его случайно в самом центре — в подвале, маленькое, со стенами из красного старинного кирпича и деревянными балками; пили вишнёвое вино, ели мороженое с вареньем, смеялись, обсуждали музыку, кино и книги; а потом спохватились: время; оба жили в спальном районе, до которого из общественного уже ничего не шло; на такси же денег не хватало, а просить подвезти просто так — чревато; они пошли пешком; добрались до начала своего района — огромного супермаркета; на улице повсюду стояли тележки, и они начали в них кататься; потом легли на капот одной машины и стали смотреть в небо, считать звёзды, рассказывать про созвездия, кто какие знал; а под рассвет заснули; Вальтер был ей дорог, как брат, настоящий брат, которого не существовало. Она лежала в спальнике в палатке, делая вид, что спит; дышала ровно, слушая, как дышит рядом Вальтер: он тоже не пошёл играть в вампиров; и думала о Лукаше, о Кеесе, о сказках, о страхах; так и не заснула; а Вальтер заснул; она посмотрела на его лицо: мальчишеское, тонкое, доброе, чистое, как портрет Гейнсборо; выбралась из палатки, пошла к реке умываться. Из травы поднимался туман; она села на камни, завернувшись в расстёгнутый спальник; как хорошо, подумала; утро было золотисто-серебристо-зелёное, вода журчала еле слышно, словно шла на цыпочках; «здравствуй, Клавдия»; он сел рядом так неслышно — точно лист упал с ветки. «Здравствуй». И они сидели молча, слушая рассвет; «как ты решил, что это должна быть я? ты сказал, тебе предсказали…» «Мариус сказал мне; он колдун и мой учитель» «такой же великий, как Корнелис?» «ты слушала, я думал, никто не слушал; нет, не такой великий, как Корнелис, таких больше нет; но, пожалуй, второй после Корнелиса, второй человек в Риме; они с моим отцом воевали против сил Тьмы и победили; сколько я себя помню, в моей жизни всегда был Мариус — не постоянно при дворе, а в трудные минуты; отец решил, что мне нужно жениться, потому что я слишком много времени провожу на охоте, с друзьями, и оно проходит; пригласил всех дам королевства, всех заморских принцесс, и ни одна мне не понравилась: они были зануды, кокетки, слишком красивые, слишком решительные — решившие выйти за меня, слишком принцессы, герцогини, баронессы, леди, не знаю; а потом пришёл после бала Мариус, посмеялся надо мной и спросил, хочу ли я и вправду жениться; я сказал, что хочу полюбить, а это то же самое в наших краях; тогда он показал тебя в зеркале». «О боже, — занервничала, засмеялась Клавдия, — я наверняка ковырялась в носу в этот момент» «нет, ты шла под дождём, и он тёк по твоему лицу, и ты улыбалась небу; кружилась, танцевала, пела что-то про праздник воды, и я подумал, что хочу познакомиться с тобой, — такая ты была свободная и счастливая; Мариус провёл меня сквозь миры — и вот я здесь»; «и как я тебе не в зазеркалье?» «ты думаешь, я сказал бы тебе: «будь моей женой», если б не полюбил с первого взгляда?» Клавдии стало нестерпимо жарко — в руках, на щеках, в животе; сейчас он положит мне руку на плечо, развернёт, и мы поцелуемся, как в диснеевских мультах; но он не шевелился, и она тоже; и бабочка летала между ними. «А обратно ты можешь вернуться в любой момент?» — спросила она шёпотом; «да, — и, словно кто-то загородил ему солнце, слегка недовольно: — ты уже говоришь мне "нет"?» «я не знаю, Лукаш, это слишком странно для меня, слишком много, слишком — я просто не верю; я же обыкновенная девушка, не красавица, самая обычная, посмотри на меня: у меня черты лица неправильные, нос, видишь, рубильник настоящий, и волосы не роскошные, не до колен, и я матерюсь иногда, и в меня влюблялся пока только Вальтер; я не верю в это, Лукаш; это как в фильмах моей мамы; пойдём лучше к костру, позавтракаем». И она встала, ушла, оставив его на камнях одного; он не пошёл за ней, как она ждала, — остался сидеть на своём плаще; не снял его ни разу, до сих пор — не показывает свой меч, подумала она, не хвастается, а будто лучше не надо, не смотрите, не думайте, он только для боя, для настоящей крови…

Долго-долго все просыпались; Клавдия приготовила на всех — свирепо, стараясь не думать о белом медведе; навалила каши, тушёнки, лаврушки, налила воды, всё время помешивала, чтоб не убежало, не пригорело; потом на запах выползли Кеес и Мэри; они принялись сразу ёрничать и своим хохотом разбудили весь лагерь. После завтрака стал собираться дождь; потемнело, похолодало, но игру решили продолжить, пока уж совсем дурно не станет; Оберон ушёл в свой замок, а Арчет остался ждать гонца — с оскорбительным письмом от герцога к Груандану, в коем последний обзывался самозванцем и заочно приговаривался к смертной казни за охоту на герцогских оленей. Арчет отреагировал бы на письмо воинственными воплями и атакой на замок — арчетовцы привезли с собой таран, расписанный Мэри; все прыгали вокруг этого тарана в полном восторге, а гонец всё не шёл и не шёл, пока Вальтер не сказал: «что-то случилось»; и они пошли по дороге и увидели Оберон в окружении местной дачной молодёжи — обычно те не добирались до места игры, далеко, но эти, видно, гуляли-гуляли; несмотря на тучи, полуголые, с пивом, с полотенцами на обгорелых шеях, они тыкали пальцами в Оргайла: «глянь-ка, кинжал; ну мужик, дай поиграть, настоящий, а камушки-то, камушки; а у этого кольчуга, эх ты, Властелин колец просто…» На появление коричнево-зелёных арчетовцев, половина которых была в беретах с перьями, одобрительно загудели: «Серый, смотри, робингуды»; Клавдия поморщилась — это следовало перетерпеть, такое редко, но бывало; иногда они сами ходили в посёлок, за пивом там, или мороженым, или за хлебом, и там реагировали так же; но не трогали, тронешь — и такое махалово начнётся. Один гопник задел её плечом, зацепил: «настоящий лук и стрелы, давай, девка, давай постреляем» — и помахал огрызком яблока; она показала язык; гопники засмеялись опять дружно, будто по телевизору — смех в ситкоме, и уже пошли по дороге дальше, а кто-то из Оберона полез на стены коттеджа, — и вдруг Лукаш крикнул: «стой, мразь, как ты смел её тронуть!» Парни обернулись: «что? кто? да вот этот, в плаще! ты чего, парень, мы же пошутили, но если хочешь разборок…» — и парень кинул полотенце на землю, щёлкнул ножом карманным, встал в стойку, мелко-мелко замахал им перед Лукашем; и всё случилось в сотые секунды. «Лукаш, погоди, постой, — коснулся его Кеес, — нам не обидно, понимаешь, это просто местные дачники, они всегда на нас так реагируют: мы для них просто карнавал»; и все стояли и слушали слова Кееса, и кивали, бледные. «Кеес, ты мог бы завоевать этот мир одним взмахом руки и разрушить, где твоя сила, Кеес? — вдруг спросил Лукаш громко. — И тебе не стыдно быть человеком, Кеес; изгнанник, твой король презирает тебя, твой король призывает тебя!» — и ударил его по лицу с такой силой, что Кеес полетел на землю, упал, будто с большой высоты, и вдруг исчез, а с земли взлетела гигантская ворона, взмахнула крыльями — и небо почернело от этого размаха, тучи понеслись со страшной скоростью; «ну что, парень, ты дерёшься?» — крикнул сквозь гром гопник, а Лукаш развернулся. «Не-е-ет!» — к Лукашу ринулись Клавдия и Тобиас, знавшие, что у него за спиной настоящий, острый меч; а Лукаш вытаскивал уже этот меч, поднял его над головой — и из туч вышел огромный луч; казалось, Лукаш держит в руках свет, огромный сноп света; это было как рождение Христа — такой красоты и сверхъестественности; а потом ворон сел Лукашу на плечо, накрыл его своей исполинской чёрной ледяной тенью, и Лукаш опустил меч — рука с ножом упала на землю, хлынула кровь. Завопили все: ролевики, раненый парень, его приятели; точно под ними всеми рухнула земля; ударила молния, с неба посыпался град; все побежали в разные стороны, и только Клавдия осталась стоять, Клавдия и Тобиас; её этот ужас парализовал, а Тобиаса притянул; «я, наверное, фашист или римлянин, — оправдывался он потом, — но мне не было страшно, я подумал: ох, как жаль, что это не я сделал, как хочется на самом деле махнуть настоящим мечом — и по-настоящему, по негодяю». Раненый парень упал на колени, и Лукаш приставил меч к его горлу и что-то говорил, а парень мычал, кивал-кивал и пытался остановить кровь; ворон сидел по-прежнему у Лукаша на плече и чистил клюв.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});