Ускоряющийся - Михаил Рашевский

А Дима в ответ ей рассказал о «призрачном пожарном», которого из него сделали.

— А, так вот почему ты тогда был в этом странном карнавальном наряде?

— И ничего не карнавальном! Это тебе не хухры-мухры, это огнетермостойкая боевая одежда пожарных! Вот! — он от важности даже палец вверх поднял. — Кстати, о «тогда»… А кто это с тобой был?

— Псих.

— Псих?

— Ещё какой!

— А на самом деле…

— И на самом деле. Да ты не бойся! Он не такой страшный, как может показаться на первый взгляд.

— И ничего я не…, - буркнул Дима. — А чё он такой?

— Мамка его в детстве уронила. Головой об землю ударился. Раз эдак пятьдесят. Да откуда я знаю? Он всегда такой. Только он не страшный, нет. Забавный. Хоть и жестокий. — Она передёрнула зябко плечами. — У нас с ним вообще мирный, так сказать, договор. Правда, заскоки у него периодически. Ты на его глаза не попадайся — и всё будет ОК.

«Вот, значит, как. «На глаза ему не попадайся». То есть она что, не собирается меня с ним знакомить, так сказать? А раз не собирается, то наша встреча — не задумка тех самых «третьих сил»? Или хитроумная уловка, чтобы я поверил? Хотя… и тогда она меня предупредила, чтобы бежал тотчас, как уйдут. Да и вообще — не выдала этому психу. Тогда зачем я ей нужен? Как-то она меня нашла. Значит, кто-то ей в этом помог. И раз с другими знакомить не хочет, то у неё на меня особые планы? Какие? Сейчас попробуем прощупать».

— Ну ведь он не один?

— Кто? Псих? Не один, нет, — девушка нахмурилась и закусила губу.

— И я, — осторожно спросил Дима, — должен держаться от всех подальше?

Она как-то странно на него взглянула. Как-то очень по-взрослому. Казалось, из этих глаз на него смотрела не восемнадцати-двадцатилетняя девушка, а вполне себе зрелая женщина, побитая временем и событиями, в это время произошедшими.

— Они бандиты, милый мой Дима. Самые настоящие, — хрипло сказала она. И было в её голосе столько обречённости и покорности судьбе, что Суперпупс поверил сразу, без малейших колебаний. — Они крадут, бьют и убивают. И я вместе с ними, — закончила она совсем уж невероятно.

Ложка-катапульта дёрнулась вместе с Димой. Задрожала вместе с его руками. А в нём боролись два чувства: страх перед тем, что она сказала и осознанием того, кто перед ним сидит и страх за неё. Он не знал, не мог решить, как её принимать. Как бандитку, которой от него что-то нужно или как любимую, которую нужно от всего этого страшного спасти, выдернуть из криминального ада.

Видать, борьба, что творилась у него в душе, более чем явно отображалась на лице. Но в какой-то момент полупустые подносы, что стояли между ними, улетели в сторону, а она одним гибким кошачьим движением прильнула к нему, улёгшись на колени, зарывшись в него подобно испуганному котёнку. Её била мелкая дрожь, она льнула к нему то ли жажда защиты, то ли — поддержки. Рука его непроизвольно очутилась на её затылке, потом опустилась ниже, прошла по спине. Поглаживая. И вновь. Вновь. Он что-то зашептал, что-то маловразумительное, успокаивающее. А она судорожно вздохнула, прильнула к нему и чуть ли не заурчала от удовольствия. Не говорила никаких слов, ничего не просила и не требовала. И без всего этого он принял решение. Он её спасёт. Он вырвет её из рук бандитов.

«Не твоя она, Псих! Моя! Моя! Никому её не отдам!»

Глава 16

Взять от жизни всё

Все люди в мире делятся на две категории: на тех, кто любит, когда его по утрам будит любимый человек ударом подушки по голове — и на всех остальных.

До недавнего времени Дима принадлежал ко «всем остальным» по множеству причин. Например, у него не было любимого человека, который будил бы его по утрам. Нет, ну, конечно, маму он любил, и она частенько расталкивала его мычащую «яужевстал» тушку, но то ведь — мама. То ведь — святое! А вот любимой у него не было. До недавнего времени.

А ещё до недавнего времени он ненавидел в принципе утро. Потому что был совой. Потому что вёл геймерский и ночной образ жизни. Потому что только ночью он мог остаться с самим собой наедине. С собой — и с собственным миром.

Да и потом — утро добрым не бывает!

До недавнего времени.

Теперь же каждое утро у него стало блаженством. И открывать глаза стало приятным и даже ожидаемым (ага, и во сне) событием.

Всякий раз это было по-разному.

Иногда его губ качался острый влажный язычок любимой.

Иногда в голову прилетала подушка или на матрац запрыгивала необузданная, почти дикая «кошка».

А иногда сначала в ноздри проникал умопомрачительный запах только что смолотого и заваренного кофе. Или к ноздрям пробивался не менее умопомрачительный запах ещё скворчащих на масле блинчиков или кусочков бекона, например.

Да, есть свои плюсы в том, чтобы жить с любимой.

Спросите, мол, как это «жить»? Ну так вот уже полмесяца, как Дима съехал с квартиры родителей на съёмную.

Сказать, что новость о том, что он переезжает жить на вольные хлеба, для родных была шоком — просто промолчать. Мама сказала категорическое «нет», ведь «Деточка не готов к самостоятельной жизни!» Папа сказал категорическое «да!», ведь «Деточка не готов к самостоятельной жизни!» Катька встала на сторону папы, но по другой причине: многозначительно подмигивая Диме обеими глазами за спинами спорящих родителей, она как бы намекала на то, что квартирка у родича будет иногда ей ну очень нужна!

Точку в жарком споре поставила, как ни странно, Инга. Она умудрилась явиться ровно на пике бушующих страстей, причём принесла с собой что-то очень вкусно пахнущее. Краткий диалог двух женщин, умеющих готовить (Катька не в счёт) привёл к компромиссу: Инге выдаётся сын на испытательный срок. Прибежит, мол, с претензиями, что плохо кормят — значит, так тому и быть, и этот внезапный переезд считать не иначе как авантюрой.

Конечно, с такой постановкой вопроса, вернуться домой мог бы только полный неудачник. Да и в самом деле, сколько можно сидеть на шее у родителей? Пора становиться самостоятельным!

Дима решил, что он достаточно созрел для такого решительного шага. Это был невероятно трудный и важный для него шаг. Что там говорить! Он ведь настолько привык к тому, что не нужно заботиться о еде, об уборке, стирке, глажке и т. д и т. п., что совершенно не умел ничего делать по хозяйству. Как у них дома было? Лампочку заменить — и то папина работа, а не его. Кто в доме хозяин? Папа. Он на себя все эти хозяйственные штучки забрал. Кто в доме кулинар? Мама. Все вон из кухни, это моя территория! И так далее. Перегнули с ним палку. Слишком из него белоручку вылепили, слишком он был зависимым от них. Это он понял только на новом месте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});