Призраки дома на Горького - Екатерина Робертовна Рождественская

щурилась и не мигала, глаза словно заледенели. Ирина мама, Катя сразу ее узнала, хоть и редко видела. Она, конечно же, была с ней знакома, несколько раз общалась, разговаривали, но не более того. Их ведь почти никогда не заставали дома, родители все ездили и ездили по командировкам в поисках непонятно чего.

Ирина мама потопталась на месте, потом легонько постучала пальцем по стеклу и позвала Катю наружу. Лидка засуетилась, стала было тоже спускаться, но Катя ее остановила и усадила на место, в тепло. Дементий вышел первым, подал руку жене, и их обоих ветер чуть не сбил с ног. Плотные серые тучи висели низко-низко над этим скорбным полем, кудрявые, кучевые, как небесное стадо овец, они все куда-то торопились, подталкивая друг друга. Не то ветер их подгонял, не то они подгоняли ветер.

Вдали, почти на горизонте, черной точкой показался автобус. Тот самый, который вез Ирку туда, куда никому не по пути. Мама тоже увидела эту точку, еще сильнее побледнела, даже посерела, как облака, закрыла лицо ладонью, и плечи ее задрожали. Потом резко встряхнулась и пошла к Кате, глядя ей прямо в глаза, наверное, чтобы не сбиться с пути, хотя сделать предстояло всего несколько шагов. Но видно было, что может от горя потеряться в себе, остановиться, окаменеть. Раскрыла, как птица, руки, обняла девочку.

– Я знаю, чем ты была для дочки и чем она была для тебя. – Голос ее не дрожал, а казался безжизненным и монотонным, словно утратил все краски. – Ты очень для нее была важна как подруга, даже как сестра, знай это. Я всегда спокойно ее оставляла, понимая, что ты… – Она посмотрела на Дементия, стоящего поодаль, и Лидку, которая все-таки вылезла из автобуса и повисла на молодом зяте или кем он там ей приходился. – Понимая, что вы, – она подчеркнула это «вы», – рядом.

Девчонки с парнями прилипли к окнам автобусика, рассматривая раздавленную горем Иркину мать, которая о чем-то перешептывалась с Катей. Чувства большинства этих совсем еще молодых людей, только что сбросивших с себя обидное название «подросток», были оголены и еще не приспособлены к непредсказуемой взрослой жизни. А учительницы, убеленные сединами, что одна, что другая, глотали, не сдерживаясь, слезы. Они взрослую жизнь уже заканчивали, и опыта у них накопилось предостаточно.

– Она тебя очень любила. – Иркина мама посмотрела на приближающийся автобус, в котором везли гроб ее дочери. – А мы теперь совсем одни… Совсем… Она таким солнышком была, такой лучистой… Песни всегда пела… Она вам пела? – И странно посмотрела на Катю, совершенно ее не видя, и было понятно, что всеобъемлющее горе заполнило всю ее до краев. Мама хотела сказать что-то еще, но запнулась, словно захлебнулась, прикрыв синие обветренные губы рукой. Автобус проехал мимо них прямо к яме. Девчонки заторопились из своего убежища и съежились, выйдя на ветер, а потом инстинктивно сбились гуртом, чтобы сохранить тепло и отогнать страх.

– А самое жуткое, что она не одна ушла… – еле слышно сказала мать. – Ребеночек должен был у нее родиться, так следователь сказал… Она сама, наверное, и не знала еще об этом. Но вот и ребеночка с собой унесла, девочка моя… Да и меня тоже…

Тут она завыла, резко развернулась и бросилась, почти побежала, скользя и падая, к автобусу, из которого вышел Иркин отец, привезший свою дочку в эту холодную белую пустыню, откуда уже пути назад не будет.

Катя зачем-то посмотрела на небо, не опустилось ли оно еще ниже. Облака и правда уплотнились, набрякли и заполнили все вокруг, почти нависнув над мерзлой землей и слившись со снежной взвесью. Ворон тоже заволокло, они кружили где-то там, в вышине, и слышны были только их истошные крики. Мелкие колючие снежинки, почти как стекольная пудра, били Катю по лицу, пытаясь хоть как-то оживить, но нет, услышанное вконец ее оглушило. Ей казалось, что она плавает в киселе, – движения стали тяжелыми и замедленными, мысли вязли. Дементий, почувствовав что-то неладное, слегка встряхнул жену, чтобы вернуть в чувство, а Лида, сощурившись, пристально вглядывалась в лицо внучки, чтобы понять, что происходит, и неустанно читала при этом молитву, ища единственно возможную поддержку сейчас – поддержку свыше.

А понимать и помогать было уже поздно.

Катя теряла ребенка.

Внизу живота неистово заболело, словно ржавым тупым ножом резали то, что в Кате зародилось и почти совсем оформилось, то, вернее, ту крохотку, девочку, которую очень ждали и уже научились любить. Боль была такой сильной, что Катя рухнула на снег.

Все, кроме Дементия и Лидки, стояли спиной и ничего не видели. Из автобуса вынесли гроб, открывать не стали, причина была понятна. Мать обхватила деревянный короб руками и почти легла на него, не в силах отдать. Муж попытался было ее поднять, но она все цеплялась и цеплялась за тяжелую крышку, как за последнюю надежду оставить дочь на этом свете.

Снег под Катей стал кровавым. Пятно росло, окрашивая лед в необычайно красивый красный цвет. Она беспомощно смотрела то на его расползающиеся границы, то на испуганных родных, хлопочущих над ней. Кинжал из ее живота постепенно вынимали, боль стала тупой и разлитой, достигнув поясницы и опоясав ее.

Гроб обвязали толстыми ремнями и стали потихоньку опускать. Осиротевшие мать с отцом стояли держась друг за друга и смотрели на этот физический уход их единственной дочери. Вот она пока еще здесь, пока еще вроде как с ними и можно замедлить этот уход, а через пару мгновений, если ничего так и не сделать, останется только холмик мерзлой земли и все. И навсегда.

Дементий поднял Катю на руки – она оплывала как свеча и ничего уже, словно замороженная, не чувствовала – и побежал к «Жигулям». Лидка, насколько могла быстро, поковыляла за ним по льду. Водитель сообразил все сразу, отказывать, конечно же, не стал, только по-хозяйски подстелил под полумертвую пассажирку стопку газет из багажника и газанул, подхватив по дороге машущую обеими руками бабушку.

Ирку засыпали, холмик прибили лопатами и набросали сверху мерзлых красных гвоздичек, которые мигом покрылись снегом. Креста не ставили, только временную, наспех сварганенную табличку с именем и датами: Королева Ирочка, 1958–1979.

Мать с отцом уезжать не захотели, встали у края могилки, опустив головы и держась друг за друга. Так и застыли, как замерзшие призраки, заносимые снегом.

Девчонки вконец озябли, нервно пошептались, повсхлипывали, потоптались еще рядом с ними, но от горя отвлекать не посмели. Они огляделись, Катю с мужем и бабушкой не увидели и решили, что те