Повелители стрел - Конн Иггульден

— Мы с тобой бывали на цзиньских улицах с большими домами, Хачиун. Помнишь, как там воняло? Я при мысли о доме представляю чистые реки и долины с густой, свежей травой. Не желаю походить на цзиньского вельможу, что прячется за высокими стенами. Разве мы не доказали, что стены делают людей слабыми?

Он махнул на вереницу повозок, выезжающих из Яньцзина. Уже больше тысячи стояло на равнине, но движущаяся темная линия тянулась до самых ворот и уходила дальше, в глубь города.

— Значит, у нас не будет стен, — заметил Хачиун. — Нашими стенами станут воины, те, кого ты видишь вокруг. Они сильнее и надежнее любых сооружений из камня.

Чингис испытующе посмотрел на брата.

— Похоже, Тэмуге умеет убеждать, — сказал он.

Хачиун отвел взгляд, смущенный.

— Меня не интересуют его мечты о рыночных площадях и банях. Однако наш меньшой брат говорит также о местах, где получают знания, о лекарях, которых учат исцелять раны воинов. Тэмуге думает о времени, когда мы прекратим воевать. У нас никогда не было ничего подобного, но это не значит, что и не должно быть.

Какое-то время братья смотрели на ряды повозок. Даже если нагрузить всех свободных лошадей, им едва ли удастся сдвинуть с места эти несметные богатства. Вполне естественно думать о том, что с ними делать.

— Не могу представить мир, — произнес Чингис. — Никогда его не знал. Я хочу только вернуться домой и излечиться от мучительной болезни. Целый день ездить верхом и вновь набраться сил. Неужели ты заставишь меня строить города на моих равнинах?

Хачиун покачал головой.

— Не города. Мы кочевники, брат, и всегда будем кочевниками. Построим столицу, один-единственный город для народа, который мы создали. Со слов Тэмуге я представляю себе огромные площади, где можно обучать наших воинов; место, где наши дети смогут жить, не зная страха, который в свое время довелось испытать нам.

— Они вырастут изнеженными, — возразил Чингис. — Будут такими же слабыми и никчемными, как цзиньцы. А в один прекрасный день прискачут всадники, крепкие, поджарые и безжалостные. Что тогда станет с нашими людьми?

Хачиун окинул взором десятки тысяч воинов, которые ездили верхом или ходили по обширному улусу. Улыбнулся и покачал головой.

— Мы волки, брат. Но даже волкам нужно логово. Мне не нравятся каменные улицы, о которых говорит Тэмуге, однако мы можем создать город из юрт, который легко перенести на другое место, когда оскудеют пастбища.

Чингис слушал с большим интересом.

— Это уже лучше, брат. Я подумаю. У нас будет достаточно времени на пути домой. Ты прав: нельзя зарыть все золото.

Тысячи рабов вышли из города вместе с повозками и стояли понурившись. То были юноши и девушки, которых маленький император отдал победителю-хану. Хачиун махнул в их сторону.

— Вот они бы и построили город. Тогда под старость у нас с тобой будет тихое место, где можно умереть спокойно.

— Я же сказал: подумаю. Кто знает, какие земли нашли Субудай, Джелме и Хасар? Может, мы отправимся с ними в поход и нам, кроме седел, для сна ничего не понадобится?

Хачиун улыбнулся, зная, что не стоит настаивать на своем.

— Посмотри на эти сокровища. А ведь когда-то у нас ничего не было.

Его слова не нуждались в пояснении. Миновало то время, когда смерть ходила за братьями по пятам, когда в каждом человеке им мерещился враг.

— Я помню, — ответил Чингис.

После мыслей о детстве равнина, запруженная повозками и толпами воинов, казалась чем-то нереальным, вызывала восторг и восхищение. Любуясь зрелищем, Чингис вдруг заметил фигуру императорского первого министра, который торопливо семенил к ним. Хан вздохнул, подумав об очередном натужном разговоре с цзиньцем. Представитель императора притворялся доброжелательным, хотя ненависть к племенам сквозила в каждом его взгляде. Еще он боялся лошадей, и его волнение передавалось животным.

Под пристальным взглядом Чингиса цзиньский министр отвесил низкий поклон и развернул свиток.

— Что это? — спросил Чингис по-китайски, прежде чем Рюн Чу успел что-либо сказать. Чахэ учила его своему языку, весьма изобретательно поощряя за успехи.

Министр, похоже, растерялся, но быстро пришел в себя.

— Это перечень всей дани, великий хан.

— Отдай его моему брату, Тэмуге. Он знает, что с ним делать.

Министр покраснел и начал сворачивать список в тугой рулон.

— Великий хан, я подумал, ты захочешь проверить, вся ли дань доставлена.

Чингис нахмурился.

— А я даже не предполагал, что найдется глупец, который дерзнет утаить обещанное. Ты хочешь сказать, у цзиньцев нет чести?

— Н-нет, великий хан… — запинаясь, пробормотал Рюн Чу.

Чингис жестом велел ему замолчать.

— Тогда этим займется мой брат.

Хан задумался, глядя поверх головы министра на ряды груженых повозок.

— Твой господин еще не встречался со мной, чтобы признать поражение, Рюн Чу. Где он?

Первый министр покраснел еще сильнее, придумывая достойный ответ. Генерал Чжи Чжун не прожил и ночи после того, как объявили о сдаче города. Тучного первого министра позвали в его покои на рассвете. Рюн Чу передернуло, когда он вспомнил об изуродованном теле генерала. Чжи Чжун умер мучительной смертью.

— Генерал Чжи Чжун не смог пережить трудные времена, великий хан, — сказал наконец первый министр.

Чингис равнодушно посмотрел на него.

— Мне нет дела до ваших воинов. Я не видел императора. Неужели он думает, что я заберу золото и уеду восвояси, даже не посмотрев на него?

Рюн Чу открывал и закрывал рот, не в силах произнести ни звука.

Чингис шагнул к нему.

— Возвращайся в Яньцзин, министр, и приведи сюда императора. Если до обеда он не появится, никакие богатства мира не спасут ваш город.

Перепуганный Рюн Чу сглотнул. Он надеялся, что монгольский хан не захочет встречаться с семилетним мальчиком. Удастся ли маленькому Сюаню пережить эту встречу? Рюн Чу не знал. Монголы безжалостны и способны на любую подлость. Впрочем, выбора не было, и потому первый министр поклонился еще ниже.

— Мы исполним твою волю, великий хан.

Солнце успело подняться высоко, когда поток сокровищ остановился и рослые рабы вынесли на равнину императорский паланкин. По бокам его сопровождала сотня вооруженных стражей. Они шагали в суровом молчании, и монголы тоже притихли, глядя, как процессия медленно движется к месту, где ждал Чингис с темниками. Монголы не стали возводить специальный шатер для встречи юного Сюаня, но хан все же не смог сдержать благоговейного трепета, глядя на императорский кортеж. Конечно, мальчик не играл никакой роли в истории племен, однако был единственным символом всего, что они, объединившись, преодолели. Хан взялся за рукоять меча. Арслан выковал этот меч, когда Чингис командовал от силы пятью десятками человек в заваленном снегом и заледеневшем улусе. В те времена он и не мечтал, что ему покорится сам цзиньский император.

Сверкающий в лучах солнца паланкин бережно опустили на землю. Рабы-носильщики выпрямились. Чингис зачарованно смотрел, как Рюн Чу раздвинул занавески и на траву ступил маленький мальчик, одетый в длинный, богато украшенный кафтан зеленого шелка и черные штаны. Высокий жесткий воротник не давал мальчику опустить голову. В глазах Сюаня не было страха, когда он встретился взглядом с Чингисом, и хан невольно почувствовал уважение к храбрости ребенка.

Чингис шагнул вперед, и цзиньские воины уставились на него тяжелыми взглядами.

— Вели им отойти, Рюн Чу, — тихо произнес хан.

Министр кивнул и отдал приказ. Чингис стоял неподвижно, пока стражники отходили, бросая сердитые взгляды и ворча. Конечно, они не смогли бы защитить мальчугана в самом сердце монгольского улуса, но Чингис почувствовал в воинах свирепую преданность государю и не хотел, чтобы, напуганные неверным жестом, они бросились на его защиту. Стоило им отступить, как он забыл об их присутствии и приблизился к императору.

— Добро пожаловать в мой улус, — произнес Чингис по-китайски.

Мальчуган молча смотрел на великого хана. У него дрожали руки.

— Ты получил все, что хотел, — произнес вдруг Сюань высоким ломким голосом.

— Я хотел, чтобы закончилась осада, — ответил Чингис. — Она закончилась.

Юный император поднял голову еще выше. Он стоял в лучах солнца, словно сверкающее изваяние.

— Теперь ты нападешь на нас?

Чингис покачал головой.

— Мое слово крепче железа, маленький человек. Хотя, если бы сейчас передо мной стоял твой отец, я бы подумал о нападении. Многие из моих воинов сочли бы это замечательной тактикой.

У него запершило в горле, и он замолчал, сглатывая слюну. Зашелся кашлем. К досаде хана, когда он снова заговорил, в его голосе отчетливо слышался хрип.