Русская канарейка. Голос - Дина Рубина

Бред, бред, похмельный сон!.. Неужели так и уеду — ни намека, ни зацепки, как фрайер какой-нибудь?

— Да и вообще, с певчими породами все гораздо сложнее: довести до конкурсного уровня «маэстро» очень трудно, дай бог, если получится в год — одного. Два — это уже редкость, большая удача. Потому у меня самцовые клетки — видите, в закрытых шкафах. В этом необходимость сохранения песни-голоса… Шкаф — это чехол для инструмента. Чтобы не портился.

— Так что же кенарь — всю жизнь в шкафу, в темноте должен сидеть? — неприятно удивился Леон. Его даже передернуло: надо же, какая жестокость!

Илья Константинович неумолимым тоном ответил:

— Пока нужно поддерживать конкурсные, то есть учительские, кондиции — будет сидеть… Некоторые со временем зарабатывают «пенсию», — добавил он. — Мой выдающийся Желтухин Третий в конце жизни несколько лет жил свободно, на воле. Пел в свое удовольствие. Я, впрочем, занимаюсь выведением таких певцов, которые безо всякого притемнения могли бы петь. Но… традиции лучших песен требуют жесткого обучения.

А ведь верно: традиции лучших песен требуют жесткого обучения.

Вначале Леон еще пытался подавать голос, что-то спрашивать. В другое время и в другом месте, а главное, с другим объектом он непременно придумал бы что-то дельное. Да и ничего особенно придумывать не нужно, все просто: где тут у вас туалет, Илья Константинович? А там, наверху, возле кухни. Так я поднимусь на минутку…

И вот тебе, ради бога: разыскать хозяйский мобильник труда не составит — обычно он на виду. А там уж выудить ее эсэмэски… простейший финт.

Почему же проделать такую элементарную штуку здесь, с ее отцом ему казалось немыслимым?

Канарейки, их «отучение», их голосовые кондиции ему, честно говоря, порядком надоели. Он поинтересовался, сколько стоит хороший певец, да как их провозить (в сигаретных пачках, в мешочках на теле, усыпляя невинную птичку), да как наказывается контрабанда певчих птиц…

Выслушал долгие рассуждения о критериях исполнительского мастерства, етти его так и этак!

— Вот вы — профессиональный певец, — говорил Илья Константинович увлеченно, — наверняка участник многих конкурсов. Так?

— Да, — сдержанно подтвердил Леон. — И участник, и лауреат… «Стоимость» артиста на нашем рынке должна быть подтверждена каким-то количеством международных дипломов.

— Вот я и говорю, — подхватил тот. — На конкурсах, присуждая премии «человеко-певцам», жюри исходит из каких-то определенных критериев. В нашем деле, наисложнейшем…

Наисложнейшем. Ишь ты. И ни слова о ней, о том, что я прилетел, как пылкий птенец, на несколько часов в этот город и чуть ли не на коленях тут перед ним!!!

Вот сволочь бессердечная!

И уныло себя поправил: не сволочь, а замечательный отец. Ты-то сам из-за своей, будь она у тебя, дочери, не то что на порог не пустил бы или там завтраком кормить и канарейками душу вынимать, — ты, милый мой, палил бы из двух стволов в любого соискателя прямо с порога. Уж признайся.

Надо было уходить. Но он все не решался попросить хозяина оборвать страстные канареечные чаяния и вызвать такси. Впрочем, минут пятнадцать-двадцать в его распоряжении еще было.

— А чем вы их кормите — есть какие-то особые корма или так — пшено-овес? — спросил Леон с увлеченным видом. Он всегда предпочитал разговор с любым собеседником завершать своим активным участием. Впрочем, Илья Константинович настолько царил и парил в этом подвале, что здесь-то все эти фокусы были без надобности.

— Ну, это огромная тема, знаете. Что называется — на пять лекций и десять конференций. Кстати, подобные конференции в Интернете вполне проходят. В целом так: если есть хорошая сурепка и свежее канареечное семя, то можно не заморачиваться: все необходимое птице есть в этих двух видах семян. А остальное: чуток зелени, фруктов, минералки, творога… ну, там, орехи, мед… Некоторые наши ветераны, люди упрямые, моют в горячей воде любой зерновой корм, потом сушат его в матерчатых мешочках на батареях…

Он замешкался, будто вспомнил нечто поучительное.

— Но… между прочим, вот остросюжетная специфическая деталь — вам-то, при вашей профессии, безопасная: в кормах для канареек случаются такие добавки, из-за которых у людей может возникнуть страшная аллергия. Чуть ли не смертельная.

— Вот как? — Леон изобразил вежливое удивление. Ему уже надо было спешить.

— Не у всех. Только у тех, кто имеет дело с ураном и всеми его производными.

— Как?!

Леон очнулся, будто в грудь толкнули, встряхнули, приподняли и твердо поставили на ноги.

— Как вы сказали, Илья Константинович?

Тот развел руками:

— Я и сам понятия не имел, пока совсем недавно не пришлось наблюдать — вот тут, прямо на том месте, где вы стоите, — страшнейший приступ у одного моего знакомого. Он прямо на глазах у меня весь заплыл, стал розовато-желтым… потекли из глаз слезы, изо рта — слюна… Я кричу: «Андрей! Андрей! Что с тобой?..» А он и ответить не может… А мужчина крупный, я его по лестнице сам и не выволоку… Ну, я — наверх, к телефону, «Скорую» вызывать. И представьте, так ошалел от страху, что и фамилию его — между прочим, знакомую с молодости! — вспомнить сразу не могу. А они ведь фамилию первым делом спрашивают. У меня в руках трубка ходуном — как представлю, что он тут вот, внизу у меня кончается… А в памяти: «Крошин!.. нет, Крушин!.. нет, Кошевич!» А фамилия-то его — Кру-ше-вич… Андрей Крушевич. Чуть не полжизни у нас в Семипалатинске проработал. С молодости его знаю, с молодых компаний, но он всегда для меня был — Андрей, и все. Ну, ничего, приехали, откачали. Но он полежал-таки в больнице с неделю, что ли…

— Вот как… хм… надо же… — помолчав, произнес Леон. — Удивительно. Прямо удивительно!

Прокашлялся, наклонился и развязал рюкзак, словно ему там что-то срочно понадобилось… опять затянул горловину, выпрямился… Он был ошеломлен, даже подавлен тем же неотвязным ощущением подстроенного сюжета. Как на острове Джум и потом в аэропорту, когда на экране ноутбука сменяли друг друга фотографии; и еще когда Кнопка Лю застыл и замельтешил при виде фотографии Казаха. Все тот же вопль протестующего нутра: этого просто не может быть! Так не бывает!

— Кто бы подумал, — ровным голосом заметил он. — Интересный факт…

— Просто я удивился, — добавил Илья. — Андрей ведь к тому времени давно здесь не работал, Семипалатинск закрыли, дела давно минувших дней. Неужто работа с ураном и всякими там стронциями-цезиями спустя столько лет дала о себе знать? Но, возможно, он продолжает всем этим заниматься за границей, все же — профессия… Сюда приехал для встречи с другом молодости, с которым учился в Москве. А тот оказался нашим… родственником — в жизни все так бывает переплетено! И… почему-то Андрей решил, что тот остановился у меня. Но поскольку я этого самого немецкого родственника терпеть не могу… — Илья смущенно усмехнулся. — Не могу ему простить… Впрочем, неважно, вам это все ни к чему. Извините, что заморочил голову. Пойдемте, уже вызову такси. Пора.

Они поднялись из подвала, Илья Константинович стал звонить. Медная, мягко сияющая в луче солнца круглая клетка-кружка с парижской барахолки по-прежнему стояла на столе среди чашек, масленки и сахарницы.

Значит, аллергия, чуть ли не смертельная… Простенький тест матери-природы. И доказывать ничего не надо: из глаз слезы, изо рта слюна — виновен!

Итак, решайся. Быстро.

— Илья Константинович… А что, если, очарованный вашими рассказами, я взял бы да и купил у вас себе «подголосок»? Какого-нибудь бойкого молодого кенаря. А? Ей-богу, посмотрел сейчас, послушал вас — и прямо вдохновился. Вы умеете заманивать в свое царство! Назвал бы его в память о семейной истории Желтухиным… каким там? Четвертым.

— Пятым! — воскликнул Илья Константинович. — Четвертый — вон, в исповедальне у меня сидит!

— Ну, Пятым. Говорите быстренько — сколько запросите. А клетка — пусть будет эта, я ее потом вам переправлю.

— Постойте… ну и напор!.. — Илья растерянно развел руками. — Вы меня огорошили. И сейчас такси приедет, тут их станция недалеко. Они ждать не любят. А я ведь должен все объяснить, научить… дело непростое. Целая лекция!

— Пустяки, — отозвался Леон. — Говорите — сколько? Сто? Двести? Пятьсот евро?

— Да бог с вами, я подарю… в честь знакомства. В честь героя и храбреца Желтухина Первого. Постойте здесь, у меня есть трое перспективных, по его линии, выберу лучшего, с семейной песенкой. Подождите!

Он схватил клетку, выбежал из комнаты, крикнув с веранды:

— Если будут сигналить — придержите, скажите, что добавите пару монет!