Русский флаг - Александр Борщаговский

Заночевали в избе, построенной двадцать лет тому назад у Паратунского озера, в районе горячих ключей. Землемер с наслаждением погрузил свое утомленное тело в просторный бассейн, устроенный между двумя ключами, горячим и холодным. Он чувствовал, как расходится тепло по телу, расплывается целительная бодрость и усталость целого дня сползает с него вместе с пылью и потом.

Преследование возобновили на рассвете. Утром со стороны залива пришли слабые отзвуки далекой канонады, — она не умолкала весь день, до самой встречи Андронникова с Магудом.

Они нашли их в лесу, на берегу Тарьинского залива, в двух верстах от селения. В Тарье Магуду не удалось достать шлюпки — они охранялись несколькими старыми матросами и нестроевыми сорок седьмого флотского экипажа. Жители сообщили, что американцы пришли в Тарью без провожатых, никто не видел с ними мальчика камчадала.

На берегу Тарьинского залива, в месте, наиболее удобном для причала, разложив большой костер, спали Магуд и рыжий матрос. Андронников шепотом приказал камчадалам изготовить ружья и, подойдя к Магуду, разбудил его ударом ноги.

— Вставайте, ваше скотинство! — крикнул он гневно.

Магуд и матрос вскочили на ноги и, увидев направленные на них ружья, подняли руки.

Андронников шагнул к Магуду и оказался между Магудом и молодым камчадалом. Едва последний успел крикнуть: "Дохтур!" — как Магуд выхватил нож, бросился на Андронникова.

Рыжий ринулся на камчадалов, которые опасались стрелять без приказа "дохтура". Андронников вскрикнул, схватился за живот и упал ничком на траву, а Магуд большими прыжками, петляя от дерева к дереву, скрылся в лесу.

Камчадалы повалили матроса и бросились к Андронникову. Лицо "дохтура" было приплюснуто к земле, лохматая борода сплелась с травой. Один только глаз, закатившийся в смертной тоске и боли, жил на неподвижном косматом лице. Камчадалы положили землемера на спину.

— Подвел я вас, братцы, — жалобно сказал Андронников, собрав остаток сил.

— Дохтур! Дохтур! — причитал бородатый камчадал. — Что будем делать тута-ка, дохтур?

— Глядите… этого пса… — прохрипел Андронников.

Потускневшие глаза землемера смотрели укоризненно.

II

Военный совет на "Форте" проходил под стук плотницких топоров и скрежет пил. В иллюминатор кают-компании видны огни "Вираго". Глаз моряка по смещенным огням угадывает, что пароход сильно накренился.

Депуант приказал приступить к ремонту судов, не теряя ни часа. Лишняя чарка рому, выданная матросам к ужину, ободрила их, и они принялись за работу в надежде, что благоразумный адмирал прикажет ставить паруса и уходить.

Заделывались пробоины в бортах, крепился поврежденный рангоут, чинились станки, мостики, разрушенные ядрами. Тут работы станет на два-три дня, иначе нельзя показаться в приличном нейтральном порту. Ясно, что эскадра была в сражении и получила изрядную взбучку…

Феврие Депуант втайне надеялся, что и офицеры разделяют его желание поскорей убраться из этого проклятого залива.

Он рассчитывал на сильного союзника. Союзник лежал на диване адмиральской каюты "Президента" и восковой улыбкой предупреждал бывших подчиненных от легкомысленной заносчивости. Дэвис Прайс, Дэвис Прайс, хитрая же ты бестия!

А если англичане будут настаивать на высадке? Тогда он откровенно скажет Никольсону все, что думает о сегодняшних действиях англичан. Тогда церемонии в сторону, разговор примет крутой оборот. Он выложит им все, что давно следовало сказать еще Прайсу, этому расчетливому островитянину, полупатриоту и торгашу, который осмелился командовать им, Феврие Депутатом, героем и дворянином!

Как только начался совет, Депутат обнаружил свою ошибку. Никто из капитанов эскадры, не исключая и командиров "Форта", "Эвредика" и "Облигадо", не помышлял об уходе.

— Никто не заставит нас уйти раньше, чем русские капитулируют! заявил вызывающе Никольсон. Настойчивый взгляд его блестящих глаз будто говорил, что менее всего способен изменить решение англичан контр-адмирал Депуант. — Мы предполагали, что Петропавловск сдастся при первых выстрелах, но русские призвали все свое мужество и продержались один день. Завтра мы принудим их выкинуть белый флаг.

— Для этого надобно действовать, — заметил раздраженно Депуант.

— Я вас не понимаю, господин контр-адмирал! — насторожился Никольсон.

Над головой раздаются удары молотка. Депуант вспоминает о гробе.

"Завтра похороны Прайса. Готов ли гроб? Еще недоставало, чтобы этим занимались матросы "Форта"! А почему бы им не сделать этого? Делают же они гробы для мичмана и убитых матросов, можно и еще один… Но они погибли в бою, а этот… дезертир!"

— Вы считаете действия английских судов недостаточными? — наседал Никольсон, видя, что Депуант медлит с ответом.

— Недостаточными? — Депуант гневно засверкал глазами, потеряв всякое терпение. — Это слишком деликатно сказано, капитан! Вы действовали отвратительно… Действовали так, словно задались целью помешать моим матросам успешно провести десант.

Никольсон демонстративно встал.

— Адмирал! — уронил он угрожающе.

— Бомба, посланная с "Пика", стоила жизни нескольким французским матросам. — Рука адмирала уже продета за борт мундира. — Мои матросы и отважный мичман Тибурж, славный Тибурж, герой и сын Франции, пали на русской батарее. Но кто поручится, что в их тела вонзилась не бирмингамская сталь?

Никольсон продолжал нагло, вызывающе смотреть на Депуанта.

А стук молотков назойливо лез в уши. Он возвращал к действительности. Чинится ли фрегат, поврежденный русскими, сколачиваются ли гробы — все равно ничего приятного, ничего успокаивающего в этом нет. Взвизгнула пила, и зачастили глухие, как вздохи, удары топора.

— Я готов считать это ошибкой ваших артиллеристов. Трагической ошибкой!

Депуант явно апеллирует к Бурассэ, единственному участнику десанта. Лейтенант Лефебр повредил ногу при отступлении и потому не присутствует на совете. А Бурассэ, плотный, мрачный бретонец, как всегда, молчит. У него собачий прикус, длинные руки.

— Роковой ошибкой! — Адмирал все еще ищет поддержки у Бурассэ.

— Если бы не чертовщина с бомбами и ядрами, — подтвердил Бурассэ неуверенно, — мои мальчики обедали бы сегодня в Петропавловске.

— В продолжение всего дня я не получал достаточно ясных приказаний, возразил Никольсон. — Когда наши шлюпки приблизились к берегу, лейтенант Лефебр и вы, господин Бурассэ… увели матросов с батареи. Обратный путь вы проделали слишком стремительно.

Капитан "Эвредика" решил разрядить атмосферу. Воспользовавшись паузой, он сказал:

— Господа, кто из вас видел русского часового? Он спокойно расхаживал под градом штуцерных пуль. Со шлюпок по нему дали не менее ста выстрелов.

— Да, да! — подхватил Депуант, которому после упрека Никольсона в отсутствии ясных приказаний хотелось показать, что ни одна подробность боя не ускользнула от его взгляда. — Он уцелел, чего вполне заслуживает, несмотря на то, что он русский! Да-а, господа, — проговорил он с расчетливой серьезностью, — русские оказались сильнее, чем мы предполагали…

Депуант наблюдал, какое настроение вызывает у офицеров воспоминание о сегодняшнем сражении. Может быть, они, подумав о том, что борьба предстоит нелегкая, что русские упрямы и фанатичны, придут к более разумному выводу — сняться отсюда и уйти.

Но вот встает Барридж. Он редко берет слово. Болтовней делу не поможешь. Пусть болтают другие, у него по горло всяких дел. С Прайсом он по неделе ни о чем не заговаривал, ограничиваясь короткими фразами приветствия. Они и так понимали друг друга. Но теперь он скажет. Все, что происходит, похоже на уличное представление.

— О чем мы толкуем? — пожал плечами Барридж. Слова перекатываются у него в горле сухо, отчетливо, как горох по гладкой доске. — Что случилось? Мы уничтожили три батареи русских. Наши потери невелики. ("А Прайс! хочется крикнуть Депуанту. — Присчитай-ка и его!") Да, невелики, а оборона русских разрушена. Приведем в порядок суда, произведем высадку и наденем наручники на всех, кто бросает вызов британскому флагу.

— Вы забыли, капитан, что наручники можно пустить в ход, только находясь на земле. В продолжение сегодняшнего дня я не заметил у вас намерения свезти десант, атаковать русских, исполнить свой долг!

При этих словах Депуанта Никольсон, Барридж, Маршалл и Паркер даже привстали, готовые возражать, но адмирал остановил их гневным взглядом.

— Все ваши возражения здесь, в кают-компании, не имеют цены. Громкие речи, воинственные слова хороши после победы, на развалинах вражеских батарей, среди разбитых пушек и неубранных трупов. Здесь у нас декорация неподходящая. Ваши действия, господа, заслуживают самого решительного осуждения. Они были неловкими, трусливыми, — да, да, я не боюсь и столь ужасного слова, так как дорожу истиной и жизнью матросов. Ваши фрегаты боялись высунуть нос из-за Сигнального мыса, они испугались "Авроры". Один раз — только один раз! — вам удалось метко выстрелить, и бомба легла в самую гущу моих матросов. Решительно все благоприятствовало высадке, нападению на "Аврору" и порт. Но вы медлили, капитан Никольсон, вы выжидали, вы не хотели рисковать. Пусть французы таскают каштаны из огня! Нет, французы не станут этого делать!