Сиреневый ветер (СИ) - Владимиров

рядом, обнаружив ночного певца — милый друг, с которым не так уж часто доводилось видеться, ведь программа магов и убийц сильно различалась, да и Олеонте тоже предпочитал проводить время в окружении себе подобных, либо наедине, снова втайне готовя яды.

Отложив лютню в сторону, Алрефе растянулся на крыше, закинув руки за голову, и уставился на звёздное небо. Холодное, далёкое и всё же пробуждающее внутреннего мечтателя. Ведь ночь — время тьмы, а значит можно допустить, что хотя бы такое небо в других мирах выглядит похоже.

— Ал, — неожиданно обратился к нему Олеонте.

— Мм?

— Я всё-таки думаю, что никогда не смогу понять и принять твои взгляды. И тебе явно не место в этом мире.

— Хех, звучит как аксиома. Не волнуйся, я никогда об этом не забывал.

— Да… Но, знаешь… — Олеонте почесал нос, тоже обратив взгляд наверх. — В какой-то мере я завидую, что ты можешь идти против того, с чем не согласен, не прогибаться под правила и чужую волю настолько, чтобы не стать из-за этого мёртвым принципиальным идиотом. Как по мне, никакие идеалы не могут быть дороже собственной жизни, а верность себе не имеет смысла, если мешает выживанию. Хотя… Может, для тебя оно не так, и где-то пролегает граница, которую ты не сможешь переступить, за которой ты выберешь стать дураком, но не потерять себя. Вот только я не ты. Я слишком… Часть этого мира. Позволил другим определить мою судьбу. Отбросил занятие, которое мне на самом деле нравилось. И… Если мне скажут, я убью тебя. То, как мы сейчас беседуем, не будет иметь значения. Я поступлю по правилам мира, в котором живу, но… Всё же хочу, чтобы ты стал счастлив где-то не здесь. Среди тех, для кого дружба — не просто глупое слово, кто сможет тебя понять.

— Я очень ценю, что ты так обо мне думаешь. И всё же… Как бы я ни хотел уйти, дорога вовне мне закрыта. Я уже без пяти минут инструмент в руках хозяина и, боюсь, смогу покинуть его только одним способом.

— Нет! — непривычно резко возразил Олеонте. — Ты не… Ты не должен умирать, пока не обойдёшь столько миров, на сколько хватит ног!

— Предлагаешь мне жить вечно? — Алрефе рассмеялся, но быстро затих и с печальной серьёзностью посмотрел на друга. — Райлер здесь главная шишка, так что я о нём уже наслышан. Даже если слухи преуменьшают правду, их хватило, чтобы понять: я не смогу долго плясать под его дудку. Либо окажусь принципиальным глупцом, либо потеряю себя, что в общем-то недалеко от смерти, ведь тогда от меня останется только оболочка, выполняющая её прихоти.

— А если ты всё же сможешь вырваться отсюда?

— Тогда я буду ценить каждый день новой жизни, и не позволю сожалениям о прошлом загубить столь желанное настоящее. Я обойду столько миров, на сколько хватит ног, и заведу столько друзей, на сколько хватит красноречия. Я обязательно найду то небо, под которым для меня будет место.

— Среди таких же дураков — точно найдёшь.

— Спасибо за веру в меня. — Алрефе сел и после недолгих размышлений всё же спросил: — А если бы мой шанс уйти зависел от тебя? Насколько ты готов не замечать этого сбегающего дурака?

— До тех пор, пока это не вредит мне, я согласен сколько угодно притворяться слепцом. Если от меня хоть что-то будет зависеть, я не стану мешать, пока мне не прикажут.

Вот оно как. Что же, ответ даже лучше, чем предполагалось. Алрефе поинтересовался не без причины, ведь знал, что с такими успехами Олеонте тоже может попасть к Райлеру — на правах спонсора тот присматривался к способным студентам и забирал себе самых перспективных. Единственный друг с кем судьба, сведя однажды, не спешила отпускать на разные дороги.

***

Обучение в университете длилось семь лет. Лучшие годы, несмотря на типичные трудности студенческой жизни: бессонные ночи над курсовыми и отчётами, завалы в конце семестра, упрямость и требовательность некоторых преподавателей, лабораторные, в которых ничего не сходилось, доклады, по которым материала днём с огнём не сыщешь, расписание, от одного вида которого хотелось лечь и умереть, необходимость встать на первую пару после весёлого празднования… Ведь несмотря на перечисленное, это время также было наполнено тёплым, дружеским общением и полюбившимися занятиями.

Алрефе всё больше влюблялся и в магию, и в музыку, и в те моменты, когда сам учил чему-то других, когда на старших курсах благодаря опыту и хорошей репутации у преподавателей помогал вести пары у младших. Он даже подумал, что если в будущем сможет совмещать науку, преподавание и службу Райлеру, то остаться среди демонов не так уж плохо.

Пока есть отдушина, пока есть милое сердцу дело, можно надеяться сохранить рассудок, подчиняясь жестоким приказам. Ведь что обычно делали подобные ему маги? Отнюдь не только накладывали многослойные защитные чары да заколдовывали различные предметы, организовывали быстрое перемещение и проверяли дары. Они также пытали, убивали, проклинали на долгие мучения. А Райлер имел славу того, кто наживал врагов просто для того, чтобы с ними потом расправиться.

Светлые, радостные годы пролетели так быстро, что больше походили на дни, но даже так они успели наложить отпечаток на личность Алрефе. Ведь после яркого света тьма кажется особенно непроглядной.

Глава 32. Самый тёмный час

Было время, когда Алрефе посещал пыточную камеру в роли не жертвы, а палача. Вёл допросы, умело пряча жалость за бесстрастностью. И было в этом холодном, отрешённом выражении, стеклянном взгляде и ровном, редко звучащем голосе что-то такое, что пугало больше, чем садистский восторг тех, кто упивался властью, жестокостью и кровавыми унижениями.

Сегодня, как и множество раз до этого, он сидел за столом и под крики подвешенного на цепях пленника заполнял бумаги. Редко когда ему поручали добывать информацию — с такой работой лучше справлялся кто-то вроде Олеонте, Алрефе же проводил опыты. Изучал, какие защитные чары в ходу у неприятелей, как те обходить, снимать, на что можно наткнуться, если этого не сделать. Отрабатывал проклятья, фиксируя вид, силу воздействия, время до летального исхода. Уточнял пределы выносливости на тех, кто не нужен живым. Те же пытки, только названные научной работой.

Алрефе оторвался от бумаг и посмотрел на пленника. С потемневших ног, цепляясь за ногтевые пластины, лоскутами слезала кожа, постепенно обнажая мышцы. В холодном ярком свете магических ламп на полу поблёскивала кровавая лужа; когда пыточная превращалась в лабораторию, её очень хорошо освещали, чтобы и изменения лучше видеть,