Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

По толпе пробежал шепот. Пан Круковский напряг слух, думая, что кто-нибудь назовет его убийцей или по крайней мере женихом убийцы.

- Доктор! - услышал он вместо этого. - Нет, фельдшер! Да что вы, это какой-то штатский!

Толпа ни в чем его не обвиняла, не вызывала на бой и не звала на помощь. Пан Людвик испытал в эту минуту двойное чувство: облегчения и разочарования.

"Что ж, пойдем к покойнику!" - подумал он.

Ему казалось, что лицо умершего должно было принять страшное выражение гнева или ненависти. В своих мечтах он не удивился бы, если бы покойник посмотрел на него и голосом, неслышным для других, воскликнул:

"Зачем ты пришел сюда, убийца? Чтобы надсмеяться над несчастным, которому из-за тебя пришлось отречься от любимой?"

Так мечтал пан Круковский, проходя через двор, где в мусоре рылись куры, один почтальон рубил дрова, а другой поил у колодца лошадь.

Под сараем томился от скуки городовой, однако, увидев элегантно одетого господина, вытянулся в струнку и - толкнул дверь.

Пан Круковский очутился один в сарае, посреди которого на топчане лежал труп, прикрытый в верхней части рядном. Пан Людвик подошел, откинул рядно и посмотрел на своего соперника.

Глаза умершего были закрыты, губы посинели, лицо покрывала мертвенная желтизна, выражение его было какое-то необычное. Но не было в нем ни гнева, ни презрения, ни ненависти, словом, ни одного из тех чувств, которые могли бы оскорбить пана Круковского или пробудить в нем страх.

Если бы новая одежда, брошенная хозяином на дороге, могла заговорить или показать мимикой, она, наверно, сказал бы:

"Я новая, совсем хорошая одежда и не знаю, почему меня бросил мой хозяин?"

Такое выражение, казалось, застыло на лице мертвеца.

"Зачем он убил меня?" - вопрошало мертвое тело.

Но этот вопрос относился не к пану Людвику, а к обладателю этого молодого и здорового тела, которое он насильственно покинул.

Пан Круковский стоял перед трупом в изумлении.

"Если кто толкнул его на самоубийство, так это, наверно, я, - думал он. - Если кто его обидел, так это тоже я. И этот человек не сердится, не показывает своего отвращения ко мне?"

Он снял шляпу, перекрестился и, хотя это не отвечало либеральному духу времени, прочел "Вечную память". Выйдя из сарая, он направился на улицу через боковую калитку, - ему было стыдно людей, ждавших перед почтой.

"Какой это, наверно, был хороший человек, - опустив голову, думал по дороге пан Круковский. - Как он любил ее и сколько выстрадал из-за... меня!"

После этого печального посещения пан Людвик часа два не мог успокоиться. Он хотел бороться за честь панны Евфемии, непременно хотел бороться, а тут главный противник не только не принял вызова, но вообще не обратил на него внимания.

К счастью, остались живые враги.

В полдень пан Круковский пришел к заседателю, чтобы, как было условлено накануне, погулять с панной Евфемией по городу. Панна Евфемия плохо выглядела и была в угнетенном настроении. Когда пан Людвик напомнил ей о том, что они хотели пройтись, она стала просить его отложить прогулку на какой-нибудь другой день.

- К чему этот вызов городским сплетникам? - говорила она. - Кто-нибудь шепнет, не поклонится или косо взглянет и... что тогда будет?

- В этом все дело, - ответил пан Круковский с изящным поклоном и необыкновенной решительностью.

Заседательша тоже советовала дочери послушаться жениха, и через несколько минут пан Людвик и панна Евфемия были уже в городе.

Жених и невеста пересекли площадь и прошлись по Варшавской улице; везде они встречали множество знакомых и незнакомых. Несмотря на то, что пан Людвик напряг все свое внимание, они не услышали ни одного неприятного слова, не заметили ни одного нескромного взгляда. Знакомые любезно приветствовали их, а некоторые поздравляли с будущим браком.

Пан Круковский хотел еще пройтись в сторону почты, но панна Евфемия так побледнела, в глазах ее сверкнул такой ужас, что исполненный рыцарских чувств жених, не желая волновать невесту, повернул домой.

- Вот видите, - весело говорил он, - как хорошо стать лицом к лицу со сплетниками. Никто не вспомнил об этом несчастном...

- И все же я уверена, что со вчерашнего дня все о нем говорят, ответила панна Евфемия.

Пан Круковский помрачнел. В обращении с невестой он был изыскан, деликатен, предупредителен до чрезвычайности; но он утратил хорошее настроение. И что всего хуже, жених и невеста все реже бывали теперь в хорошем настроении, хотя проводили вместе целые дни. Даже экс-паралитичка обратила на это внимание и сказала однажды брату:

- Милый Людвик, что это ты так задумчив? Ты все только думаешь, думаешь... Это даже нездорово!

В ближайшее воскресенье, кажется, по тайной просьбе заседательши, ксендз забыл сделать оглашение о бракосочетании пана Людвика с панной Евфемией. Не потому, упаси бог, что кому-то хотелось подождать со свадьбой, а... так вот!.. Неизвестно откуда пришла заседательше эта мысль; сестра пана Круковского даже немного рассердилась на нее за это, но сам пан Людвик был как-то приятно наэлектризован.

"Пойдут сплетни!" - сказал он себе. Ему все время хотелось дать бой за честь и спокойствие панны Евфемии и убедить весь свет и каждую из его пяти частей, что панна Евфемия не виновна в смерти Цинадровского.

Но сплетен не было и на этот раз.

Недели через две после рокового события пан Круковский, прохаживаясь по комнате сестры, сказал:

- Что бы это могло значить, что никто не сплетничает ни обо мне, ни об Евфемии? Ведь в Иксинове сплетни начинались по самому пустяковому поводу, а сейчас ничего!

- Все боятся твоих угроз, - ответила сестра, - и потому громко не болтают. Однако жена нотариуса рассказывала мне, что майор за несколько дней до несчастья был у Цинадровского. Она говорила, что если кто и знает истинную причину смерти, то разве только этот... ну как его? Ментлевич!

Наконец-то пан Людвик услышал какие-то имена! Наконец-то он нашел людей, с которыми мог если не схватиться, защищая честь и спокойствие панны Евфемии, то по крайней мере поговорить о самом происшествии. Пусть его упрекнут, пусть поспорят с ним, только бы кончилось это молчание!

Довольный пан Круковский надел свои прекрасные панталоны мышиного цвета, такого же цвета перчатки, черную визитку и направился с визитом к пану Ментлевичу, к которому раньше относился с пренебрежением. Взяв с Ментлевича слово сохранить все в тайне, он спросил, действительно ли покойный Цинадровский открылся ему, что умирает от любви к панне Евфемии?

- Упаси бог! - воскликнул Ментлевич. - Правда, как-то очень давно, встретившись со мной ночью, он намекнул на самоубийство, но о панне Евфемии и словом не обмолвился. Он боготворил ее, этого нельзя отрицать, но весть о вашем обручении принял спокойно...

Опасаясь, как бы пан Людвик снова не вспомнил о своей любви к Мадзе, Ментлевич начал так расписывать прелести, осанку, сложение и игру на фортепьяно панны Евфемии, что ее жениху даже стало не по себе от этих похвал.

Печально простился пан Круковский с Ментлевичем и направился к майору. Он рассчитывал, что вспыльчивый старик, недолюбливавший панны Евфемии, даст ему повод для ссоры.

Он застал майора дома, сказал, что хотел бы поговорить по секрету и рассчитывает на его скромность.

- Э, милый, - прервал его майор, - если ты не уверен, что я не разболтаю какой-то твоей, наверно, глупой тайны, так зачем ты хочешь открыть мне ее? Предупреждаю, я держу в секрете только то, что считаю нужным.

После множества самых изысканных извинений пан Людвик начал:

- Не правда ли, пан майор, ужасная смерть постигла этого несчастного Цинадровского?

- Что ж? Умер, и дело с концом.

- Но такая внезапная смерть...

- Бывает, что за каких-нибудь два часа внезапной смертью умирают тысячи людей - что из этого? Небо не провалилось.

- А не... думаете ли вы, пан майор, что... несчастная любовь к панне Евфемии могла толкнуть Цинадровского на самоубийство?

- Оставьте! Если бы после всякой неудачи у женщины поклонник кончал жизнь самоубийством, вам, мой милый, только для себя пришлось бы открыть небольшое кладбище! Ведь вы получали отказ за отказом, однако же остались живы. Почему же этот молодой человек должен был быть глупее вас?

Аргументация была настолько сильной, что пан Круковский взмок и, быстро закончив разговор, вздохнул с облегчением и простился со стариком.

"Ну и грубиян!" - думал пан Людвик, ускоряя шаг. Он опасался, как бы майор не вернул его с дороги и не угостил какими-нибудь новыми объяснениями.

И вот случилось нечто невероятное и все же совершенно реальное: убитый, анатомированный и погребенный Цинадровский, этот покойник, о котором одни забыли, а другие старались забыть, - жил! Жил какой-то невидимой жизнью, неуловимой и непостижимой, и отравлял покой двум самым почтенным домам в Иксинове.