«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Почуял ли он, услышал ли что-нибудь, но остановился, поднял голову, посмотрел вперед, и тогда Глеб довел мушку и выстрелил.

Лежа здесь в течение долгой ночи, Глеб все прикидывал, куда лучше бить. Трудно было рассчитывать при таком морозе на верный выстрел в голову, ведь только попаданием в глаз можно было бы покончить с хищником наверняка. Но попробуйте попасть в глаз, пролежав шесть-семь часов в снегу, целиться усталыми глазами и негнущимися руками спускать курок. И Глеб заранее решил стрелять в грудь или лопатку. Конечно, мало радости иметь дело с раненым барсом, но во-первых, на Глебе было очень много одежды, так что сразу барс до него бы не добрался, а во-вторых, для ближнего боя у него был пистолет и нож.

Итак, Глеб выстрелил в левую половину груди, быстро перезарядил и снова прицелился, увидев, что ирбис присел, готовясь к прыжку. Глеб выстрелил, видимо, чуть раньше, чем тот прыгнул, прыжок оборвался — и барс свился в кольцо. Затем он выстрелил в третий раз и, вероятно, смазал, но четвертый и пятый выстрелы не пропали зря, в это время ирбис повернулся к нему левым боком. Так как во рту Глеба было только четыре патрона, он трясущимися руками нашел патрон в кармане, перезарядил, а когда прицелился, то стрелять не пришлось. Барс бился, дрожа всем телом. Глеб нашел в кармане несколько патронов, взял их в рот и направился к ирбису. Барс затихал. Сияла луна, мягко светился в голубом свете снег, и было светло, почти как днем. Зверь лежал мертвым. Глеб обернулся в ту сторону, где были архары, и заметил, как они, испугавшись выстрелов, один за другим уходили вверх в горы.

— Иди, иди, красавец, иди спокойно, — подумал Глеб.

Когда все кончилось, Глеба охватил вдруг такой приступ страха, что у него затряслись руки и ноги, только тут ему пришло в голову, что было бы с ним, если бы он только легко ранил барса и тот прыгнул бы на него.

Весна приближалась неторопливо. С нетерпением и тоской смотрел Глеб на южные склоны, как медленно, незаметно они освобождались от снега. Как постепенно исчез снег в долине и из-под него вышли бурые засохшие луга с вялой прошлогодней травой. Как в середине дни начали появляться маленькие лужицы возле окраин снега.

Тощий голодный скот едва ходил по этим прошлогодним лугам, чахлым и жалким. Днем стало теплее, но по-прежнему были звонки морозные ночи, когда хрустели под ногами зернистые сугробы.

Снеговая граница на склонах неуклонно ползла вверх, вверх, и, наконец, тоненькие острые, как шило, показались и зазеленели ростки, пройдя сквозь сухую прошлогоднюю ветошь, а у давно казалось бы отмерших сухих листьев злаков и осок, у самого основания зазеленели узкие полоски. Холодный ветер не раз еще приносил тучи и посыпал зеленые ростки снегом и крупой, а ночью морозы доходили до 10-15 градусов. Но вот мелкие ручейки вспучили речку Зор-Мазар, и она, проточив льды то здесь, то там, вышла из-подо льда и заиграла на солнце.

Вера была все та же, но только сильно нервничала, нередко тайком, без серьезных поводов она внезапно начиняла плакать, кидаясь головой в подушки. Она много времени проводила в ауле, занимаясь врачеванием, и там она была строгой и требовательной, за что ее не только любили, но и боялись.

Глеб сейчас занимался в основном козлами и поэтому много времени проводил в скалах, лежа с биноклем. Он заpeгистрировал появление первых облезлых, жалких и голодных сурков, вылезавших из нор после многомесячной зимней спячки, появление на болотах первых атаек. Красные атайки уже вернулись из теплых стран. Но перевалы были еще закрыты.

Кругом вскипала весна, начали зеленеть склоны, появились насекомые. Наконец, в один прекрасный день, далеко на той стороне Чуралина, он заметил черную движущуюся точку, через некоторое время показались еще три. Глеб сбегал за биноклем. Так и есть, наконец перевалы открылись, шли машины. Значит, скоро можно было ждать и своей машины со сменой. В тот же день пошел он наверх на плато. В каменной загородке все было по-старому, мешки, правда, были немного промочены, сухари попортились, заплесневели, но все остальное без изменений. Наступило тепло. Глеб без ватника, в одной штурмовке лазил кругом и нашел два стада архаров, где были и матки и молодежь, но Зор-кульджи не было.

На второй день тоже ни следа, ни слуху ни духу. «Где же ты, мой красавец, — думал Глеб, — неужели зря я тебя спасал, ты все равно погиб или, может быть, ушел далеко в снежные хребты и ледники Раханского хребта к Чон-Кулю». Зор-кульджи не было, напрасно обшаривал он биноклем все склоны.

Только утром третьего дня, когда Глеб вылез на самый гребень Чуралинского хребта, он увидел небольшое стадо рогачей, они медленно спускались от снегов вниз к ярким зеленым луговинкам, обрамлявшим звенящие серебряные нити ледниковых ручьев, а чуть в стороне, оглядывая окрестности, неподвижным часовым стояла опять уже потемневшая гигантская фигура Зор-кульджи.

Глеб долго, почти целый день наблюдал за стадом, рассматривал, где они кормятся, что едят, где отдыхают, как несут охрану. И только к вечеру, когда уже наевшееся стадо стало опять подниматься выше, он встал и помахал рукой.

— Прощай, Зор-кульджа! — закричал он, — прощай, красавец!

Зор-кульджа присел на задние ноги, гигантским пятиметровым прыжком перемахнул ручей и понесся вбок по склону, все стадо, мгновенно развернувшись, последовало за ним.

А Глеб стоял и думал, какое счастье принес ты мне, красавец великан, Зор-кульджа. Правда?

Какое счастье? — и Глеб задумался. Да, разве не счастье увидеть тебя в этих необычайных горах, дышать вместе с тобой этим хрустальным воздухом, увидеть здесь зеленую весну и холодную белую зиму, звенящие ручьи, снежные горы и голубое небо? Ведь, наверно, это и есть счастье.

* * *

Когда Глеб вернулся, экспедиционной машины все не было. Только чужая, проезжая, подбросила телеграмму, которая гласила: «Машины ходят уже десять дней, если через три дня ты не приедешь, считай наши отношения порванными».

У Глеба все кипело. Но не мог же он бросить зимовку без смены. И что еще могла выкинуть Алла от злости, он не знал, а в голове у него возникало одно предположение мрачнее другого.

В эту ночь он, несмотря на крайнюю усталость, не мог заснуть, а когда заснул, ему приснился самый странный сон.

Он видел, что пришла машина, что приехала Кускова и он радуется и собирается ехать, они сидят вот здесь, за столом, в землянке, и он говорит:

— Ну, вот, наконец и мне можно ехать.

— Глеб Иванович, — неожиданно говорит Кускова, — а мы будем просить вас еще остаться.

— Нет! Нет! — говорит он, — меня ждет Алла. Я никак не могу.