Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович

— Скажи, если б удалось бежать — бежал бы?

— Куда? — встрепенулся челядник.

— Не знаешь, куда бегут хлопы? В леса бегут, к черкасам. Берут в руки сабли и мушкеты. Черкасы вон три года бьются.

— Страшно бежать, — просипел челядник.

Алексашка метнул глаз на двор и, прижав спиной дверь, мгновенно толкнул щеколду. По двору шли королевский урядник и два похолка. У одного в руках веревка. Раскрыв дверь, стали вязать челяднику руки. Мужик дрожал и молил Петровского:

— Смилуйся, паночек, не карай… Детишки малые в хате…

— Молчи! — приказал урядник. — Государевых мужей поносишь мерзкими словами… Язык тебе вырву, псу!..

Похолки повели челядняка в сторону базарной площади. «Сечь будут, — подумал Алексашка. — Вот и весь суд…»

Вечером Алексашка пришел в хату и растянулся на соломе рядом с Петькой Косым. Петька рассказывал:

— Двадцать плетей дали челяднику. Секли, пока кровь не пошла. Потом повели к цехмистеру. А у мужика ноги не шли. Похолки волокли… Чего молчишь?

— Говорить нечего, оттого и молчу.

Петька Косой не отставал с разговорами. И прежде всего потому, что видел в Алексашке бывалого и не совсем обычного мужика. Алексашка мало рассказывал о себе, хоть тот и расспрашивал по вечерам.

— Не по мне эта служба, — хмуро сказал Алексашка. — Я, Петька, никогда прислужником у шановного панства не был. И не буду… Сбегу!..

— Послушай! — Петька повернулся на бок и придвинулся ближе. — Перехватил я разговор.

В хату вошла баба, следом мужик. Баба загремела печной заслонкой и вытащила горшок с варевом.

— Какой разговор? — нахмурился Алексашка.

— Потом, — и кивнул на бабу.

— Идите вечерять, — баба положила ложки на стол.

После вечери Петька и Алексашка улеглись. Залез на нары и хозяин избы. Утомленные за день мужики уснули быстро. Алексашка проснулся в полночь. Долго лежал и думал. Решил, что тянуть нечего. Через час запоют петухи и начнет светать. Осторожно, чтоб никого не разбудить, поднялся, взял армяк. Под лавкой нащупал топор и вышел из хаты. Не успел ступить шага, как тихо заскрипела дверь. Алексашка вздрогнул: рядом стоял Петька.

— Ты взаправду бежать надумал? — с тревогой прошептал он.

— Караулишь?! — разозлился Алексашка.

— Чего трепешь? — Петька Косой начал божиться. — Проснулся. Досказать тебе хочу.

— Про что будешь досказывать? — оборвал Алексашка.

— Ты не ерепенься, а послушай… В смятении могилевское панство. Поклонский сказывал, что не сегодня-завтра царь известит, что берет Украину под свою руку. Еще будто известно ему, что Русь готовится к войне с Речью Посполитой, собирает ратных людей и делает им смотры. И еще сказывал, — Петька шептал совсем тихо, — ежели такое станется, пойдет он, Поклонский, на службу к царю и Могилев сдаст ратным людям без бою.

Алексашка хмыкнул, но подумал, что Петька лгать не будет.

— Кому говорил? — спросил Косого.

— Не видал. Темно было.

Может быть, не хотелось Петьке Косому, а пришлось сказать, что стоял под распахнутым окном в доме пана Поклонского. Непонятно было Алексашке, как он попал под окно? А еще больше не понимал, что творилось в Могилеве. Бурмистр Козьма Марков — православный и унии не принял. Почему пан Поклонский готов служить русскому государю, когда войско Речи Посполитой потеснило казаков под Берестечком и одержало там победу? До Могилева дошли вести, что панское войско готовится к новому наступлению, а войска гетмана Радзивилла взяли Киев. Все перемешалось в голове Алексашки, и мучительным было то, что не может ни у кого узнать и некого просить разобраться в происходящем. Как-то сразу уверовал Алексашка, что Петька Косой — надежный хлоп и довериться ему можно во всем.

— Не знаю, что будет, — Петька поежился и сладко зевнул.

— Поживем, увидим, — уклончиво ответил Алексашка, хотя и сам терялся в догадках о происходящем. Пораскинув умом, решил, что Могилевскому шановному панству все равно, чей целовать крест — царский или королевский. Своей корысти ищет панство в войне. Алексашка решил повременить с уходом. Не ответил ничего Петьке, пошел в хату, положил на место топор и зарылся в солому.

2

Быстро летит время. Вчера, кажись, только зима стояла, Днепр был накрепко скован льдом, а снова пришло лето. Оно было дождливым и холодным. И только к сентябрю установились дни теплые и солнечные. Октябрьским погожим утром прилетела в Могилев весть, что Земский собор в Москве подтвердил волю царя Алексея Михайловича взять Украину под свою руку. С этой вестью поп церкви Всемилостивого спаса Иеремия стучался в келью архиепископа Иосифа Бобриковича. Архиепископа словно подбросило с постели. Встав, походил по келье, в раздумье ломая пальцы. Они гулко хрустели. Тревожился тем, что долго нет известий от игумена Афиногена Крыжановского. Может быть, не стали слушать в Посольском приказе его речи? Не верилось в такое.

— По такому событию следует бить в звоны, — сказал Иеремии. — Да не придется.

Поп Иеремия вздохнул, перекрестился. Ошалеют униаты, услышав звон. А молитвы во здравие русского государя будут в церквях все же читать и молебны служить тоже будут.

— Свершилось долгожданное, — Бобрикович прикрыл глаза. — Станет Русь великой державой. Не будут ей страшны ни свейские дружины, ни крымские бусурманы. Кончится владычество униатов на русских землях. Иди, старче, передай радостную весть бурмистру Маркову…

Бурмистр Козьма Марков уже знал эту весть. У дверей магистрата встретился с паном Поклонским. Бурмистру показалось, что тот притворно весел.

— Дружба царская с черкасами будет недолгой. Было время, когда Хмель и королю присягал на вечные времена. Потом с татарами в союз вступил.

— Русского государя с татарским ханом равнять нечего, — с достоинством заметил Марков.

— Хан как вершил набеги, так и будет вершить. Пусть черкасы не ждут заступничества от Руси. У царя голова болит по северному порубежью: свейские полки грозятся.

— Кто знает, пан Константы! В единой державе кулак сильнее.

Пан Поклонский рассмеялся, а бурмистру показалось, что получилось это нарочито.

— Речи Посполитой этот союз не страшен.

— Прости, шановный, не ради устрашения взял царь черкасов под свою руку. Так я думаю.

— А ради чего? — вырвалось у Поклонского.

Бурмистр не ответил — не хотел начинать разговор о вере.

Когда оба скрылись за дверью магистрата, Алексашка шепнул Петьке Косому:

— Панам эта весть — костка в горле.

Стоять с алебардой у дверей Алексашке не хотелось. Думал о том, чтоб попасть в корчму и послушать, о чем толкует люд — к полудню московская весть облетела город. В хатах рядили, какая теперь будет жизнь у черкасов, получит ли чернь от царя какие-либо привилегии или будет жить, как на Руси.

Вечером, когда Алексашка и Петька пришли в корчму, там уже был ремесленный люд. Корчмарь налил кружки. Алексашка отпил и сморщился:

— Кислая твоя брага.

Вытирая передником веснушчатые руки, корчмарь, рябой узколобый шляхтич, обиделся.

— Не пил ты кислой.

— Вон у Ицки в корчме пьешь и еще хочется.

— Иди к Ицке!..

Алексашка не слушал, о чем ворчал корчмарь. С кружкой пристроился у стола, за которым стоял спор и галдеж.

— Будет война, — тряс бородой цехмистер хлебников розовощекий Васька. — Царь не потерпит, чтоб черкасов побивали.

— Может и не быть, — оспаривал ремесленник, которого звали Ермилой. — Король с царем договорятся не лить кровь.

— Ты белены объелся, Ермила! — гоготал Васька. — Земель своих король не отдаст без боя. Окромя черкасских земель, у царя старый спор за смоленскую землю.

— Смоленский край с литовским краем одной бедой заручены, — тихо сказал Алексашка. Но все услыхали и повернули лохматые головы.

— Тишей! — озлился Ермила. — Крамольные речи ведешь.

— Не ты ли у магистрата с алебардой стоишь? — Васька вглядывался в Алексашку. — Шановному панству служишь и к челядникам ухо прикладываешь?