Воронья дорога - Иэн Бэнкс

Когда я добрался до Лохгайра, внутренний двор пустовал, а вторая дверь нашего дома была на запоре. Я поставил во дворе «гольф» и вышел. Руки тряслись, и вообще было самочувствие, будто я капитально вмазал.

Я постоял, усиленно подышал свежим воздухом, послушал птичий грай: над спускающейся к лоху дорожкой кричали чайки, вороны устроили очумелое хоровое карканье в кронах деревьев. У меня колотилось сердце, дрожащие руки сильно потели. Пришлось даже спиной прислониться к боку машины. Я закрыл глаза. Птичья какофония сменилась ревом в ушах.

Господи, подумалось мне, если я сейчас так себя чувствую, каково должно быть Фергюсу? Коли я прав, а он – виноват? Сейчас бы понаблюдать за ним, последить. Да вот незадача: я на ногах едва стою, а уж о том, чтобы поехать снова в замок на машине, и думать глупо. Да и будь у меня на это силы, где набраться храбрости?

Мало-помалу я очухался, но вместо того чтобы пойти в дом, отправился на прогулку по рощицам и холмам и посидел на руине древней стены на пригорке, у пирамиды, возле которой папа однажды рассказал нам, мальцам, про мифозавров. В пастельных солнечных красках, профильтрованных тонкими облаками, я видел внизу деревья и лох; между тем ветерок свежел. Снова и снова я «проигрывал» сцену в библиотеке, воспроизводя каждое слово, каждый миг, каждый нюанс тона и фразопостроения, каждую микроскопическую деталь бессознательной жестикуляции и мимики. В обостренном тревогой восприятии тут дело или просто в параноидальной подозрительности, не знаю, да и не суть – главное, что я все запомнил в мельчайших подробностях.

Иногда поведение Фергюса казалось мне совершенно естественным, и тогда все мои домыслы, все предположения становились чудовищно абсурдными. Ну конечно, на этом человеке нет никакой вины, это у меня съехала крыша. Да и будь он виновен, кто я такой, чтобы судить?

А потом вдруг в каждой модуляции его голоса, в каждом жесте начинала сквозить ложь. Все детали по отдельности правдоподобны, но в целом – неестественно. Он отвечал именно той реакцией, какой от него могли ждать. Правильной реакцией. Но разве в жизни люди реагируют правильно, когда им в лицо бросают такие обвинения?

М-да… поди разбери, что тут правильно, а что неправильно. Кто я вам, психоаналитик?

Я до того себя разозлил такими вот раздумьями, что запрокинул голову и заорал в серое небо. Во всю мочь заорал, во весь голос, во всю силу легких и не унимался, пока горло не заболело. Потом корчился и кашлял, брызгая слюной, роняя слезы и надеясь, что никто меня не видит и не слышит. Парочка ворон точно услышала: откликнулись из рощи грубым карканьем.

Однако мне полегчало, и радикально.

Я выбрал местечко, чтобы наблюдать за дорогой и за домом, и прождал там, пока не появилось со стороны Галланаха мамино «метро» и не свернуло, мелькнув среди голых дубов зеленым призраком, с автострады на нашу грунтовку.

* * *

Пожалуй, в тот вечер я был чересчур необщителен, чем огорчил маму и Джеймса. Почти безвылазно просидел в папином кабинете: читал и перечитывал три дядиных текста, о нем самом, о Фергюсе, о тете Фионе и о Лахлане Уотте. Проглядел некоторые дневники – информативно-бедные до скрежета зубовного. Включил «Компак», вывел на экран набранное утром письмо.

При этом я пил виски, начавши сразу после ужина. В конце концов чуть не залил «Компак».

И вообще, я устал сидеть, заболели глаза от чтения с экрана. Так что я погасил маленькую настольную лампу с зеленым абажуром и перебрался на диван, к торшеру, прихватив бумажки. Телевизор при этом работал, только почти все время без звука, я лишь изредка смотрел новости из Персидского залива. Примерно в полдвенадцатого я услышал, как Джеймс отправился спать. К двенадцати заглянула мама – пожелать спокойной ночи.

Проснулся я чуть позже двух. На груди балансировал стакан, в глаза будто песку насыпали. Допил виски, даже не ощущая вкуса, и перебрался на кровать. Глотнул еще воды и заснул как убитый.

* * *

Когда я снова пробудился, часы показывали 4:14. Состояние мочевого пузыря на тот момент вроде бы не исключало возможности спокойно спать дальше. Да и вообще мочевой пузырь не имел привычки беспокоить меня по таким пустякам. Я полежал, внимая постукиванию дождевых капель по окну спальни. Может, это они виноваты? Повернулся на бок – будем дрыхнуть дальше. Тут я обеспокоился: а выключен ли компьютер? Как будто бы выключал, но точно не помню. Да и фиг ли, подумал я, ничего с ним не случится.

Все же мочевой пузырь давал о себе знать. Я вздохнул, слез с кровати, халат искать не стал, хотя в доме к утру стало довольно холодно. В коридоре светился оранжевый ночник. Я решил не бить по глазам верхним светом и по большей части ощупью пробрался знакомым путем к санузлу.

Устроился в потемках на унитазе – опыт подсказывает, что при утренней слабой эрекции лучше писать сидя.

Я улыбнулся, вспомнив Льюисовы пассажи на тему «легко ли отливать при полной эрекции и полном мочевом пузыре». Спустил воду из бачка, вымыл руки, попил из крана. Судя по запаху из коридора, мама недавно отлакировала очередную деталь клавесина. Я потащился обратно в кабинет.

Когда отворил дверь, с трудом удалось различить контуры стола и «Компака» в противоположном конце комнаты. Я не слышал компьютерного вентилятора, не видел огоньков на системном блоке, но все-таки направился в ту сторону. Постоял, прислонившись к дереву и коже кресла, наклонился вперед, нажал кнопку извлечения дискеты – известное дело, при выключении компа лучше не оставлять в нем флопа. А флопа в пазу и нет. Я зевнул, потянулся и дотронулся запястьем до стеклянного абажура настольной лампы. Теплый…

На темном экране монитора тлел красный уголек: отражение неонки стоящего в другом углу телевизора. Так я его, стало быть, не выключил…

Я вдруг обмер. Сна не осталось ни в одном глазу.

Почему у лампы теплый абажур?

Алая крапинка на экране мигнула, словно кто-то на миг заслонил телевизор.

Уловив за спиной движение, я в ту же долю секунды отпрянул от стола. Падая навзничь, успел заметить, как что-то темное пронеслось перед лицом. Раздался короткий хруст.

Кто-то – всего лишь силуэт во мглистом кабинете, куда только из коридора проникало чуть-чуть света ночника,– неуверенно выдвинулся вперед, убрал нечто длинное, черное, тонкое с ушибленной спинки кресла. В тот миг, когда я соприкоснулся лопатками с ковром, неизвестный начал поворачиваться. Я пнул в ближайшее колено – эх, кабы в «мартенсе» была моя ступня! Да хоть бы и в «найке»!

Попал. Ночной визитер крякнул от боли.

Голос вроде мужской. Недруг пошатнулся, но тут же попер на меня, поднимая руку. Я перекатился, со всей остротой вдруг почувствовав себя голым и уязвимым. Наверху – грохот: металл и стекло. Я перевернулся на живот, уперся ладонями в пол, вскочил.

С потолка рушилось. Что-то глухо припечаталось к полу там, где я только что лежал. Я теперь был сбоку от неприятеля; он, шатаясь, подался вперед, поднял фомку, или чем он там отоварил половицу. Я саданул ногой, надеясь попасть в почку, а потом смотрел, как он кренится на бок. И тут меня шандарахнуло по макушке и по плечу, оглушило. Я шатнулся, ступня на ковре задела что-то твердое. Пока я стоял, качаясь и бестолково размахивая руками, из коридора хлынул свет и я смог кое-что разглядеть. Весь в черном. Перчатки, вязаный шлем. А комплекция…

– Дядя Ферг? – услышал я чей-то шепот. Похоже, что свой собственный.

– Прентис? – донесся откуда-то издали, из коридора, встревоженный женский голос.

Типчик напротив меня заколебался, но лишь на миг. Рука вскинулась. Я терял равновесие. Засеменил назад, чтобы не упасть, но не вышел трюк. Я обрушился на картотечный шкаф.

– Прентис! – закричала где-то вдали мама. А потом: – Джеймс! Назад!

Черный глянул в коридор, туда, где горел свет. Я уже почти завалился рядом со шкафом, но в последний момент ухватился за какие-то ящики, оглянулся на оставшегося посреди комнаты черного. В дверях – возня, с потолка сыплются искры. Я нашел опору в виде книжной полки, а на ней нащупал нечто ухватистое и увесистое. То ли пепельница, то ли ваза. Швырнул, услышал, как попало в туловище и отскочило на пол. Незваный гость – всего на секунду-другую, но мне показалось вечностью – нерешительно застыл, глядя то на меня, то в коридор. Где-то стукнула дверь, или мне послышалось? Нечленораздельно завопив – в точности как днем на холме,– я от полок, мимо картотечного шкафа, ринулся к столу, навалился на него животом и грудью, а черный устремился, снова занося руку, мне навстречу. И пока его рука опускалась, я сгреб клавиатуру, выдернул из гнезда и изо всех сил обрушил ее на непрошеного посетителя.

Треск был ужасающий – словно гроза, землетрясение и короткое замыкание на высоковольтной линии слились в дружном хоре. Все до единого стекла в окнах отозвались непривычным уху дребезжанием. Я стоял в темноте с пустыми руками, моргал, а черный неуклюже топал прочь, заслоняя собой свет.