Турмс бессмертный - Мика Валтари

— Терций Валерий, не сердись на меня, но, по-моему, не время мне сейчас становиться гражданином Рима. Может быть, позже. Хотя обещать этого наверняка я не могу.

Терций Валерий и Арсиноя обменялись взглядами. К моему удивлению, уговаривать меня они не стали. Вместо этого Терций Валерий мягко спросил:

— Что же ты собираешься делать, сын мой? Не бойся раскрыть передо мною сердце, я охотно помогу тебе советом, если это будет в моих силах.

Он еще не закончил говорить, как меня неожиданно осенила мысль, которую я наверняка вынашивал давно, но даже и не подозревал об этом.

— Кроме Рима, есть и другие государства, — сказал я. — Я хочу расширить свои познания и побывать в этрусских владениях. Известно, что на востоке готовится большая война. Она может охватить и побережье Италии, и Риму, как и любому другому городу, находящемуся в опасности, будут полезны сведения о чужих государствах. Я наблюдателен и неутомим, я разбираюсь в политике, так что надеюсь кое-чем помочь Риму.

Терций Валерий очень обрадовался и сказал:

— Возможно, ты и прав. Политические советники нужны всегда, и особенно если речь идет о далеких странах. Римское гражданство может тебе только помешать выбраться отсюда, так как в этом случае ты будешь связан военной службой. Если хочешь, я дам тебе письма к влиятельным людям в Вейи и Цере, это самые близкие к Риму этрусские города. Советую побывать также в Популонии и Ветулонии, где добывают железо. Потом его продают нам, и тут Рим полностью зависим от этрусков.

Когда Арсиноя снова наклонилась над ним, чтобы вытереть слюну с губ, я воспользовался случаем и с улыбкой сказал:

— Я слишком долго пользовался твоим гостеприимством, Терций Валерий, поэтому мне не хотелось бы утруждать тебя еще и составлением рекомендательных писем. Я собираюсь сам позаботиться о себе, а послание римского сенатора, по моему мнению, только помешает мне завести дружбу с высокопоставленными этрусками. Будет лучше, если там не узнают о моих связях в Риме, хотя, поверь, я очень высоко ценю твое расположение.

Мне кажется, Терций Валерий понял, что я хочу оставить за собой право выбора и в зависимости от обстоятельств — стать сторонником или противником Рима. Но он так любил свой город, что не верил в возможность предать его.

Он положил мне руки на плечи и сказал, что спешить с путешествием не следует, ибо другу всегда найдется место у его очага. Но несмотря на дружелюбный тон, которым это было сказано, я понимал, что он радуется моему отъезду. По какой-то причине оба они с Арсиноей хотели, чтобы я побыстрее покинул Рим.

Мое самолюбие было задето, и я твердо решил не брать у него денег, а обойтись своими сбережениями и за время странствий даже увеличить свое состояние. Вот как получилось, что из-за Арсинои я лучше узнал жизнь, ибо отправился скитаться и вынужден был собственными руками зарабатывать себе пропитание, чего прежде мне делать не приходилось. В результате мое путешествие стало своеобразной школой и помогло мне познакомиться с жизнью простых людей цивилизованного мира.

Я сменил свою красивую обувь на римские сандалии с толстыми подошвами, надел простой хитон и серый шерстяной плащ. Волосы у меня уже отросли, и я собрал их на затылке в пучок. Арсиноя смеялась до слез, увидев мое новое обличье. Ее веселье немного скрасило нашу разлуку, печальную для нас обоих. Терций Валерий сказал:

— Ты прав, Турн: внизу, на земле, можно иногда увидеть больше, чем сверху, с крыши храма. В твоем возрасте и у меня были мозоли на руках, а ладони шириной с лопату. В этой одежде я начинаю уважать тебя еще больше, чем раньше.

5

В Вейи, ближайшем из этрусских городов, я пробыл до лета; все там у меня сложилось весьма удачно. Я остановился на приличном постоялом дворе, где никто не проявлял излишнего любопытства и не спрашивал, куда я хожу и чем занимаюсь, как это принято у греков. Прислуга, молчаливая и вежливая, очень меня устраивала. В общем, у Вейи не было ничего общего с шумными и яркими греческими городами; казалось, я очутился в другом мире. Постоялый двор был довольно скромный, что соответствовало моему внешнему виду, но, несмотря на это, там не было принято есть пальцами, и слуга ежедневно клал около моего блюда серебряную вилку с двумя зубьями; видимо, ему даже в голову не приходило, что ее могут украсть.

Я старался не заводить лишних знакомств, много бродил по городу, наслаждался свежим воздухом. Люди там вели себя скромно и были вежливы и предупредительны. Я чувствовал себя замечательно, постоянно сравнивал Рим с Вейи, и первый казался мне городом варваров. У меня сложилось впечатление, что жители Вейи были того же мнения, хотя я ни разу не слышал, чтобы они плохо отзывались о Риме; вернее сказать, они жили так, как будто Рим вовсе и не существовал и не было у них с этим городом мирного договора на двадцать долгих лет.

В первое же утро, выйдя на прогулку подышать воздухом, который после насыщенного болотными испарениями воздуха Рима был как чудодейственный бальзам, оказался я на небольшой площади и сел там на истертую каменную скамейку. Люди спешили куда-то по своим делам; торговец вел осла с красивой бахромой на голове и с тюками овощей на спине; крестьянка разложила на чистом полотенце головки сыра на продажу. У меня захватило дух — я вдруг осознал, что раньше пережил уже мгновения подобного счастья. Узнал я также барельефы из глины, украшавшие дома. Потом я встал со скамьи и решительно свернул за угол хорошо знакомой мне улицы. Передо мной предстал высокий храм; его фасад с колоннадой я уже когда-то видел.

Удивительные по красоте, разрисованные яркими красками глиняные скульптуры на крыше храма изображали Артемиду, защищающую лань от Геракла. Другие боги окружили их и, улыбаясь, смотрели на происходящее. Я поднялся по лестнице и через ворота направился к колоннам.

Сонный служитель храма покропил меня из священного источника, обмакнув в него веточку. У меня больше не оставалось сомнений; все это я пережил в какой-то другой жизни.

В глубине храма во внутренней целле возвышалась статуя богини Вейи. Из отверстия в потолке на нее падал свет. Она была обворожительно прекрасна; мечтательно улыбаясь, она держала на руках ребенка, а у ног ее замерла длинношеяя гусыня. Мне не надо было обращаться к служителю, чтобы узнать ее священное имя, потому что с ребенком и гусыней изображали одну-единственную богиню. Но вот объяснить, откуда мне было известно, что ее зовут Уни, я не мог. Я приложил левую руку ко лбу, воздел правую и склонил голову в знак приветствия. Что-то в глубине моего существа подсказывало мне, что то место рядом со статуей богини, где я стоял, было священным с древнейших времен — куда раньше, чем появился этот храм, и этот город.

Жреца не было, и служитель, поняв по моей одежде, что я чужестранец, стал рассказывать о дарах и о святынях, расставленных вдоль стен. Но я не стал слушать и отослал его прочь кивком головы. Меня притягивала к себе только Уни, богиня, олицетворявшая женскую нежность и доброту.

Только потом я вспомнил, что пережил все это несколько лет назад в храме богини в Эриксе. Тогда я видел чудесный сон и отлично запомнил его. Со мной, конечно, и прежде случалось наяву то, что раньше я переживал во сне, но для меня было загадкой, какая связь существовала между святилищем Афродиты в Эриксе и этим храмом милосердной любви и счастья материнства. Возможно, богиня попросту зло смеялась надо мной.

Летом до Вейи дошли слухи, что вольское войско под командованием Кориолана двинулось на Рим, желая отомстить за оскорбления и гонения, которым подвергаются вольски в этом городе. Но римское войско не вышло навстречу вольскам на поле сражения, хотя римляне, как правило, предпочитали принять бой и разгромить врага. Поэтому поговаривали, хотя звучало это и неправдоподобно, что Рим готовится к осаде.

Дорога до Рима заняла бы у меня всего один день, но я не поехал туда, а отправился на север, к озеру Вейи, а оттуда по пастушьим тропинкам через горы в город Цере, который раскинулся у самого озера. Впервые предстало передо мной блестящее, светлое зеркало воды и розовая дымка заката над великим озером. Сам не знаю, что так умилило меня при виде окруженной горами водной глади. Я слушал шум камышей и наслаждался свежим запахом, так непохожим на запах соленого моря. Но сердце подсказывало мне, что я не просто путешественник, который хочет посмотреть то, чего раньше не видел. Я знал, что раньше мне уже доводилось тут бывать.

В Цере я побывал в городе умерших, расположенном по другую сторону глубокой долины, и понял там, как велика и едина семья этрусков. По обеим сторонам священной аллеи возвышались большие могильные холмы, укрепленные каменной облицовкой. В их сводчатых склепах покоились древние владыки городов в окружении жертвенных даров. Кладка склепов была выполнена из больших каменных плит; когда я сказал, что прибыл из Рима, стражник города умерших показал мне могилу одного знатного римлянина. Представители рода Тарквиниев, который в то время правил в Риме, считали свой город с его смешанным населением грешным и хоронили усопших в этрусском городе. Поэтому все цари из рода Тарквиниев лежат на кладбище в Цере, за исключением последнего, который был изгнан из Рима и умер в греческих Кумах.