Генерал-адмирал. Тетралогия - Роман Злотников

В конце ноября Кац доложил, что, похоже, впервые за последние три года нам снова придется брать кредит. Потому что, даже если поставка золота будет такой, как в прошлом году, нам не хватит двадцати миллионов. Либо финансирование программы по переселению надо ужимать…

И я плюнул на все и ушел в Трансвааль. Хватит, выжат как лимон — сами выкручивайтесь! Не маленькие.

Уже по прибытии в Лоренсу-Маркиш меня догнала пространная телеграмма от Каца. Он сообщал, что нашел выход из положения, немного перераспределив средства и купив два банка — Волжско-Камский и Орловский коммерческий. Так что теперь деньги возьмем у себя. Я прочитал его телеграмму и хмыкнул. Вот что значит мозги набекрень. Давно же это надо было сделать — так нет, забегался-замотался. Все, у меня отпуск.

С комфортом доехав до Крюгерсдорпа в салон-вагоне, прицепленном к блиндированному поезду, отложив все отчеты и едва спрыгнув с подножки, я велел разыскать уже знакомого урядника. Тот как знал (впрочем, вполне возможно, что и знал, чуял, так сказать) и потому отыскался поблизости. Я велел ему собирать своих людей и готовиться к ночной вылазке.

Через два с половиной часа, в темноте, я уже карабкался на балкон. Окно было открыто. Я отодвинул москитную сетку, влез в комнату… и уткнулся в направленное на меня дуло револьвера. А затем такой нежный и знакомый голос произнес:

— Ну и где тебя носило почти два года?

Эпилог

Я стоял у гроба брата и смотрел на его осунувшееся и заострившееся лицо. Он лежал весь такой холодный, чужой. Черт, как же все-таки коротка жизнь. Я не знал этого человека в детстве, не играл с ним в прятки, салки или какие тут бывают детские игры, не зубрил вместе с ним таблицу умножения, не жаловался на него маме. Но он был моим братом. И моим государем. И вот он ушел. А я остался…

— Дядя…

Я повернулся к Николаю и, протянув руку, обнял его за плечи. Тот воспринял смерть отца очень тяжело. Впрочем, так восприняли смерть Александра III все вокруг. Даже те, кто его не любил, и то признали, что ушел великий государь. Но для Николая-то он был в первую очередь отцом.

— Терпи. Ты уже взрослый. Тебе уже двадцать шесть и… ты — государь! Теперь — ты. Он сохранил и преумножил страну. И нынче передал ее тебе, своему сыну. Теперь такая же обязанность лежит и на твоих плечах. Сохранить и преумножить. И передать сыну. А я тебе в том помогу. Если ты, конечно, захочешь принять мою помощь.

Николай сглотнул комок, стоявший у него в горле, и, гордо выпрямившись, произнес: — Я понял, дядя. Я… смогу.

«Ну дай-то Бог, мальчик, — подумал я, — дай-то Бог. В тотраз у тебя не получилось. Но ведь нынче-то совсем другая история…»

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.

НА ПЕРЕЛОМЕ ВЕКОВ

ВТОРАЯ КНИГА ТЕТРАЛОГИИ

* * *

АННОТАЦИЯ

КНИГА ВТОРАЯ. НА ПЕРЕЛОМЕ ВЕКОВ.

Великий князь Алексей Александрович — генерал-адмирал и начальник Главного артиллерийского управления (он же Алексей Коржин, бывший топ-менеджер из XXI века) — пытается изменить сам ход истории не только России на рубеже веков, но и всего мира. И это только кажется, что тех возможностей (надо сказать, немалых), которые имеются в его распоряжении с лихвой достаточно для реализации его многочисленных программ.

Императора Александра III на престоле сменил Николай II. Подходит к концу XIX столетие. В стране действуют переселенческие и образовательные программы, строятся промышленные предприятия, развивается сельское хозяйство, трансваальское золото и новые заводы работают на перевооружение российских армии и флота.

Но даже великому князю пока не под силу резко изменить положение дел в мировой политике. Впереди — Первая мировая война. А чтобы она закончилась не так, как в известной нам истории, необходимо для начала победить в Русско-японской и решить важные внутренние проблемы…

Пролог

— Вы знаете, что еще сотворил его непотребное высочество?! — громогласно вопросил, врываясь в гостиную, полный господин с потным, красным лицом, одетый в длиннополую бобровую шубу и шапку из того же меха.

Сэр Эфраим Эверсон, сидевший в кресле у камина и беседовавший с хозяйкой дома, генеральской вдовой Елизаветой Ивановной Чертковой, обернулся и уставился на нарушителя спокойствия.

— Акакий Аркадьевич, голубчик! — отозвалась Елизавета Ивановна, в знак извинения улыбнувшись сэру Эфраиму. — Ну что ж вы так — не раздевшись… ворвались… кричите… Не сомневаюсь, что ваше возмущение вполне оправданно, но у нас же гость, посланец Учителя! Что он о нас подумает?

— Ах да… — Полный господин слегка смутился, но не надолго. — Ну нет, вы только послушайте, что онпридумал! — спустя мгновение снова заорал он, выпутываясь из шубы и сбрасывая ее на руки догнавшего его слуги, который, видимо, бежал за ним от самой прихожей. Вслед за шубой в руки слуги переместились шапка, шарф и щегольская трость, так что Акакий Аркадьевич наконец разоблачился и остался в дорогой тройке из английского твида. — Он принудил Морской технический комитет отказаться от рассмотрения проектов кораблей с отоплением котлов на угле! Вы понимаете, что это означает? — Толстяк возмущенно фыркнул. — О-о, это длительная политика! Уж мне-то совершенно ясно, что он собирается заставить флот перейти на нефтяное отопление котлов. И делает он это для того, чтобы расширить возможности сбыта его собственной нефти, добываемой на принадлежащих ему бакинских промыслах. Это… это… вопиющий пример казнокрадства!

Сэр Эфраим, сохраняя непроницаемое выражение лица, внимательно прислушивался к горячей речи толстяка. В этой компании никто даже не подозревал, что англичанин отлично владеет русским языком, поэтому в его присутствии все разговаривали свободно. Что полностью отвечало его желанию.

В эту страну (а в представлении большинства просвещенных сынов туманного Альбиона она была чем-то вроде Берега Слоновой Кости, расположенного гораздо севернее и населенного туземцами с белой кожей, ничуть не переставшими от этого быть дикарями) сэр Эфраим прибыл две недели назад с рекомендательным письмом от Гренвиля Огастеса Уильяма Вальдгрева, третьего барона Редстока, пылкого миссионера, который уже давно нес окружающим неугасимый свет открывшихся ему истин в самой свежей и, соответственно, самой истинной их интерпретации. Барон, несмотря на весь свой миссионерский пыл, никогда не забывал о том, что он подданный британской королевы и пэр Ирландии. Так что когда к нему обратился один из его собратьев-пэров с просьбой написать рекомендательное письмо, барон не стал задавать лишних вопросов и добросовестно исполнил требуемое. Тем более что обратившийся к нему за рекомендацией собрат считался человеком чести и ранее ни в чем предосудительном замечен не был, даже наоборот — успел прославиться как человек, несущий свет цивилизации народам, погрязшим в невежестве. И что с того, что этот свет зачастую в реальности являлся языками пламени, вырывавшегося из ружейных и орудийных стволов в момент выстрела?..

Обширная паства у лорда Редстока в столице обширной страны (только по недоразумению все еще продолжавшей именоваться северной, ибо попущением Господа и занятой множеством других проблем королевы Виктории южные границы этой страны уже давно достигли субтропиков и пустынь) появилась еще в 1874 году, когда он впервые прибыл в Санкт-Петербург со своими проповедями. Эти проповеди имели ошеломляющий успех и обеспечили барону сонмы последователей и учеников, в число которых входили княгини и графы, офицеры и генеральские вдовы, купцы и ремесленники. Сам Гренвиль Огастес провозгласил это благословением Господним, но сэр Эфраим, вследствие специфического жизненного опыта являвшийся куда большим прагматиком, чем третий барон Редсток, склонен был видеть тут обычное преклонение туземцев перед цивилизованными людьми. Эфраим Эверсон служил Британской империи в Китае, Индии, Африке, на Соломоновых островах и Цейлоне, в Японии и Сингапуре и не раз сталкивался с этим приятным и полезным для цивилизованных народов поветрием туземной элиты. Ну, когда представители этой самой элиты начинают активно лебезить перед «цивилизованными» иноземцами и демонстративно презирать все свое собственное — культуру, религию, традиции, историю и так далее. Порой доходит до того, что они либо совсем отказываются говорить на родном языке, либо изо всех сил уснащают свою речь иностранными словечками, как бы подчеркивая этим, сколь огромная дистанция отделяет их от достойной лишь презрения «посконности» их страны и народа и как сами они близки к свету «истинной» цивилизованности. Эти люди даже не догадываются, что их столь режущая слух манера изъясняться вызывает у большинства представителей тех народов, которых они считают «цивилизованными», все то же презрение. Ибо эти люди уже никак не могут считаться людьми. Нет, они были полезны, очень полезны, поскольку служили отличными инструментамидля проведения выгодной цивилизованным народам политики в туземных княжествах, эмиратах или царствах, но именно и только лишь инструментами. Их покровительственно похлопывали по плечу, их награждали орденами, им присуждали премии, ими публично восхищались, их имена упоминали на первых полосах крупнейших газет, некоторых из них даже принимали в парламенте, а иные удостаивались аудиенции у самой королевы, но… между собой, в своем кругу, над ними презрительно посмеивались. Ну а как прикажете реагировать на говорящий да еще и пыжащийся инструмент?.. Других, даже какого-нибудь неграмотного, дикого вождя захолустного азиатского племени, возглавляющего жалкую сотню воинов, которые с кремневыми ружьями отчаянно противостоят вооруженному пушками британскому колониальному отряду, могли уважать, признавать как равноправную сторону в переговорах и, даже убив, все равно сохранить о них воспоминания как о достойных противниках. Этих же… ценили, но лишь так, как ценят удобную трость или калоши, — ни больше ни меньше. И сам Эфраим Эверсон относился к подобным людям (а к ним, несомненно, принадлежали и его гостеприимные хозяева) точно так же — ни больше ни меньше. Потому он и не подумал посвятить их не только в цели своего пребывания в этой стране, но и в некоторые относящиеся к нему самому подробности… типа знания языка и того, что проповеди барона он посетил всего два раза. Рассказ о первом посещении сэр Эфраим уже успел ввернуть в одной из ежевечерних бесед, заработав сим благоговейно-восхищенный вздох собравшихся в гостиной генеральши Захаровой, у которой он нынче квартировал. Ну еще бы, местная паства не видела Учителя, как они именовали барона Редстока, почитай с 1878 года, когда барону был запрещен въезд в Российскую империю (что в глазах верных последователей барона являлось еще одним подтверждением отсталости и дремучести их родной страны), и человеку, недавно слышавшему любимого Учителя, внимала как истинному мессии… Второй же случай он пока приберегал про запас, ибо не мог даже предположить, сколько ему еще придется пользоваться гостеприимством генеральши. Так что иметь в запасе возможность в нужный момент еще раз «подпитать» благоволение к себе ему показалось весьма предусмотрительным.