Соучастники - Уинни М. Ли

я не хотела себе этого представлять, хотя совершенно точно этого боялась. Я еще долго стояла перед лифтом после того, как он закрылся, – застыла, задумавшись. До тех пор, пока золоченая стрелка циферблата над ним не вернулась к единице и его двери, открывшись снова, не выпустили наружу одного лишь коренастого официанта, толкавшего тележку с перевернутым подносом и двумя пустыми бокалами.

Я подумала, не попросить ли консьержа позвонить в номер Хьюго и сказать, что к нему пришли по неотложному делу, но “Мармон” славился тем, что постояльцев там не беспокоили. Да и это наверняка разозлило бы его еще сильнее.

К тому же откуда мне было знать, какие именно виды Хьюго имел на Холли? Я напомнила себе, что он никогда бы не повел себя с Холли так, как повел себя со мной на той вечеринке у него дома. У Холли был агент, она была нашей звездой, она была как-то защищена. Казалось, что каждый раз, когда она выходит на съемочную площадку, ее окружает некая волшебная аура. Разумеется, она защитит ее и теперь, когда до конца съемок остается еще неделя.

Поэтому я развернулась, вышла из лобби, пересекла неоновый поток бульвара Сансет и спустилась с холма к своей скромной арендованной машине. Что бы ни произошло между Хьюго и Холли, произошло между исполнительным продюсером картины и ее звездой. Она взрослый человек и сама о себе позаботится.

Как-то мне удалось крепко проспать ту пятничную ночь. Возможно, меня так выматывали съемки, что сон стал для моего тела желанным убежищем.

Но утром сердце у меня упало – я вспомнила то бесплодное мгновение перед лифтом “Шато Мармон”, вспомнила, как медные панели, сдвинувшись, отрезали меня от Холли с Кортни.

Я оцепенела еще сильнее – и то же самое происходит сейчас.

На прикроватной тумбочке мигнул “блэкберри”. Я не хотела видеть прорвы писем, просьбы Сильвии рассказать ей новости или, еще того хуже, какого-нибудь сообщения от Хьюго. Но я посмотрела, и ничего существенного там не было. Обычные рассылки, бодрое послание от производственного отдела с пожеланием как следует отдохнуть в последние выходные.

И один пропущенный звонок от Холли в два часа ночи.

Я помедлила, думая, звонить ли ей. Наверное, не стоит беспокоить нашу звезду субботним утром.

В конце концов я послала ей короткое смс.

Привет, прости, пропустила твой звонок. Ты в порядке?

Она мне так и не ответила.

Я прерываюсь, вокруг меня – глухо шумящая, чудовищная тишина. Я понимаю, что впилась ногтями в потертую обивку дивана, как будто могла зарыться обратно в свое убежище.

Я встаю, голова идет кругом. Извинившись перед Томом, бреду в свою тесную кухню и наливаю стакан холодной воды из-под крана. Облокотившись на стол, роняю голову на руки, закрываю глаза, пытаюсь отгородиться от невысказанного.

Ты так ему всего и не рассказала.

Эти слова звучат, монотонно и язвительно, у меня в ушах.

Кадры, кстати вырезанные несколько сцен назад. Вовремя сделанная купюра-другая, сокращающая правду.

Чего там требуют в суде? Правду, только правду и ничего, кроме правды…

Только правду.

– Все хорошо? – кричит из гостиной Том. Диктофон поставлен на паузу и ждет.

– Одну секунду, – отвечаю я слабым голосом.

Вот же дура херова, говорю я себе. Чем, по-твоему, это должно было кончиться?

Я понимаю, какое подозрение должна вызывать у Тома. Типичный кающийся виновный из какого угодно криминального фильма, дергающийся на допросе.

Сейчас же расскажи ему, а не то лишишься всякого доверия.

Под этой раковиной так и стоит неоткупоренной эта блестящая бутылка “Моэта”. А под ее тяжелое стекло засунута неприметная записка от Хьюго.

“Напоминание о наших приятных встречах и кинематографических успехах”.

Я достаю из кармана телефон и снова включаю автоответчик. Слушаю сообщение, оставленное неделю назад.

Привет, Сара. Это Хьюго – я, похоже, снова чуть-чуть тебя не застал. Послушай, я понимаю, что прошли годы, но иногда… эти годы и нужны, чтобы оценить человека, который по-настоящему заслуживает признания. Ты слишком талантлива и слишком предана своему делу, чтобы не поработать у нас снова. Как со мной связаться, ты знаешь.

Было время, много лет назад – а может быть, и два месяца назад, – когда я могла бы немедленно, самым жалким образом откликнуться на такое сообщение. Вот так вот, как нечего делать, предлагают вернуться в обойму. Мои грехи будут смыты, мое положение в киноиндустрии восстановлено.

Но я не откликнулась. И через несколько дней получила еще одно сообщение, мрачнее по тону; говорил он негромко.

Сара, это Хьюго. Я еще вот что хотел сказать. Если ты с кем-нибудь общаешься, с какими-нибудь журналистами, – я был бы очень осторожен. Пресса любые твои слова может вывернуть наизнанку. А… ты же знаешь, что ты знала тогда. Не веди себя так, как будто ты совсем уж ни при чем. Тебе ведь защититься надо.

Вкрадчивое британское произношение, голос, которого я никогда больше не хотела слышать. Десять дет спустя он по-прежнему вызывает у меня холодное отвращение.

Но даже выслушав это второе сообщение, я все равно решила поговорить с Томом Галлагером. Почему?

Значок мусорной корзинки на экране телефона манит меня. Меня тянет удалить сообщения, но я останавливаюсь.

От них тоже может быть толк.

А потом я понимаю: если Хьюго Норт, человек, на котором уйма успешных фильмов, масса роскошной деловой недвижимости и проекты, стоимость которых сейчас составляет три миллиарда восемьсот миллионов долларов, не поленился несколько раз попробовать связаться со мной, Сарой Лай, скромной преподавательницей безвестного местного колледжа, то он, наверное, весьма и весьма испуган. Может быть, в правде, которой я располагаю, и есть какая-то сила.

Я слишком хорошо его знаю, и внешняя сторона дела мне головы не заморочит.

Когда я раздумываю об этом, по-прежнему не зная, что делать, мой взгляд падает на подоконник. Там стоит фотография в рамке, на ней я и трехлетняя Элис, смотрит на меня, восторженно сморщившись, – а рядом толстянка, которую мама подарила мне два года назад, когда я въехала в эту квартиру. Овальные упругие листья блестят в слабом дневном свете.

– Принесет тебе удачу и процветание, – сказала она, тщательно направляя его на север, к грязной вентиляционной шахте моего дома.

Фыркаю: ирония так ирония. Много счастья он мне принес, ничего не скажешь.

Еще раз глубоко вздохнув, я снова наполняю стакан водой и выливаю его на землю в цветочном горшке.

Хер с ним.

Хватит прятаться.

Ты победил, Том Галлагер. Услышишь все до конца.

Расшифровка разговора (продолжение):

Сильвия Циммерман, 16.45