Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Это сейчас ведомо! Да и то не всем и далеко не все, можно даже прямо сказать, что совсем не то. А тогда…

Я ведь не историю пишу, я вам жизнь свою рассказываю, всю, без утайки и подряд. А я тогда где был? Правильно, в Москве. И питался только слухами, которые до Москвы доходили. Так что я вам истинную правду сказал: Димитрия я не видел и вестей от него и о нем не получал целых три года.

Первое известие о появлении в Польше молодого человека, называющего себя царевичем Димитрием, не сорока на хвосте принесла, а гонец Посольского приказа. Наш соглядатай при дворе князя Василия Острожского доносил, что пребывал у них три недели инок русский, судя по выговору, москаль, и открылся он князю в том, что он есть чудом спасшийся царевич Димитрий, но князь не поверил и приказал вытолкать его взашей.

К слухам о царевиче Димитрии, гулявшим внутри страны, все как-то уже привыкли, как к сказке народной, если кого и наказывали за подобные досужие разговоры, то только бояр и людей служивых. Случалось, что какой-нибудь юродивый вдруг выкрикивал, что он и есть царевич Димитрий, так их даже не наказывали — юродивых-то! — и это было самым разумным — на следующий день новоявленный царевич забывал о своем пришествии, а еще через день тихо умирали едва народившиеся слухи. Но известие о появлении самозванца, как его сразу окрестили за пределами нашей державы, сразу всколыхнуло Посольский и Разбойный приказы, потом весь двор и вот дошло до царя Бориса. Тот повелел провести тщательный розыск, несмотря на то, что из Острога самозванец сгинул без следа.

Инок, Москва — отталкиваясь от этих слов, быстро вспомнили о сравнительно недавнем деле, о воровских речах дьякона Гришки Отрепьева и о его неожиданном исчезновении, лучше сказать, побеге. Порасспрашивали иноков чудовских и выяснили, что часто в речах Отрепьева звучало имя Димитрия, осталась в памяти даже та фраза, ну вы помните, что он-де воскреснет, как царевич. Сложили два и два, получили, как водится, пять. Но я ведь тоже в науке арифметике не силен, потому и я сразу поверил, что острожский самозванец и есть Гришка Отрепьев.

Последующее дознание только укрепило меня, как и всех остальных, в этом убеждении. Оказалось, что месяца через полтора после бегства Отрепьева из Чудовского монастыря исчезли еще два чернеца, те самые Мисаил и Варлаам, с которыми Отрепьев приятельствовал. Мисаил, сын боярский Повадьин из Серпейска, по всем отзывам был юн и прост как валенок. Другое дело Варлаам, сын боярский Яцкий из-под Коломны. Тот был много старше Отрепьева, происходил из семьи, причастной к разбою и душегубству, кроме того, был вхож в дом князя Ивана Ивановича Шуйского. Вот он — Чудовский монастырь! Недаром относился я к нему с подозрением! Тут что ни инок, то непременно вхож в дом к какому-нибудь большому и своевольному боярину Это-то и сбило меня с толку. На какое-то время я поверил, что это Варлаам подбил Гришку на побег и на объявление себя царевичем Димитрием, и все это сделано было по наводке Шуйских, чтобы досадить царю Борису Да что я — все поверили! Даже царь Борис, который укорил бояр на Думе за интригу злую. Шуйские же, оправдываясь, указали на то, что Отрепьев служил у Романовых, чем еще больше запутали дело.

Розыск и так уже шел в трех направлениях. Первым делом вспомнили слухи о том, что некий инок разыскивал инокиню Марфу. Ее срочно доставили в Москву из Горицкого Воскресенского монастыря на Шексне и допросили со всем пристрастием, какое допускал ее сан. Ни в чем не призналась инокиня Марфа, твердила упорно, что не видела сына своего с Углича, когда своими руками положила его во гроб, а под конец прокляла всех, кто имел отношение к давнему злодеянию, к гонениям на Димитрия и к его исчезновению. Выдав себя этим неосторожным словом, она замкнулась в молчании, и более от нее ничего не добились, так и отправили обратно. Следователям в ее монастыре повезло больше. Установили, что действительно посещал инокиню Марфу чернец, весьма похожий на Григория Отрепьева. Вспомнить его было немудрено, Марфа никого не принимала, а этого вдруг приняла и одарила щедрой милостыней.

Встреча эта произошла за две недели до исчезновения Мисаила с Варлаамом, значит, Отрепьев зачем-то вернулся в Москву за товарищами. Проследить их дальнейший путь не представило труда — несколько монахов, тем более склонных посидеть в корчме, много приметнее, чем одинокий смиренный путник. Нашли и монаха, сопровождавшего их из Спасского монастыря в Новгороде-Северском до Стародуба, и того, кто перевел их через литовскую границу до села Слободки. Сыску Семена Годунова был налажен неплохо, это надо признать.

Не дремали и наши соглядатаи в Литве и Польше. Где только, по их донесениям, не видели подозрительного юношу — в Печерском монастыре в Киеве, в Гоще у ариан, у запорожцев в Сечи, и все почти в одно время. Достоверно же было появление самозванца у Адама Вишневецкого, известного бражника и сумасброда, который его приветил, расспросил пристрастно и составил подробное донесение для короля польского и сейма.

Попробовали договориться с магнатом по-свойски, все ж таки он через Дмитрия Вишневецкого приходился родней нашему роду и был известен твердостью в вере православной. Попросили добром отдать беглого расстригу и еретика, потом денег предложили, и изрядно, — все вотще. Послали для вразумления стрельцов, сожгли несколько городков Вишневецких на границе — не помогло. Того лишь добились, что Вишневецкий переехал в глубь страны и открыто появлялся с самозванцем, оказывая ему приличествующие русскому царевичу почести.

Тут в дело вмешался еще один пройдоха, мой давний знакомец воевода Юрий Мнишек. Если Адам Вишневецкий был просто милым бражником и сумасбродом, то этот был вор и транжира, что, впрочем, не мешало и ему быть весьма милым человеком во всем, что не касалось денег. Мы получили точное донесение, что Мнишек был в долгах как в шелках, что своими безудержными тратами он привел в расстройство не только свои поместья, но и в королевскую казну руку запустил, ведь он был управляющим королевскими поместьями в Сандомирском воеводстве. Рассказывали, что с помощью самозванца он надеялся поправить свои запутанные дела, вот только никто не мог сказать как.

При этом Мнишек был не последним человеком в королевстве, его называли в числе десяти самых влиятельных сенаторов, кроме того, он был вхож к королю. Ему удалось воровски провести самозванца во дворец и представить его пред августейшие очи. Дословной записи их беседы раздобыть не удалось, но уже сам факт встречи короля с незаконным претендентом на престол превосходил все мыслимые пределы в отношениях дружественных государств. А ведь предупреждали короля Сигизмунда! Царь Борис направил ему личное послание, в котором описал все художества Гришки Отрепьева: «Когда он был в миру, то отца своего не слушался, впал в ересь и воровал, играл в зернь, блудил с девками непотребными, бражничал, бегал от отца своего многажды и, заворовавшись, постригся в монахи». Да никакой порядочный король такого человека близко к себе не подпустит. Этот — подпустил. После той знаменательной встречи в Краков отправились послы наши, и им был дан такой наказ о самозванце: «Диакон черный Григорий, пребывая в обители архангела Михаила, что называется еще Чудовым, обратился в чернокнижество, и ангельский образ отвергнул, и обругал, за что патриарх со всем Вселенским собором по правилам святых отцов и по Соборному уложению приговорили сослать его на Белое озеро в заточение на смерть». Пусть не совсем правда, зато очень весомо. Такого зловредного еретика благочестивый король был просто обязан выдать, чего наши послы не преминули потребовать. А еще в том посольстве находился дядя Гришки Смирной Отрепьев, который должен был опознать и публично уличить племянника. Но поляки самозванца не только нам не выдали, но и не показали, так что послы наши вернулись несолоно хлебавши.

Впрочем, твердость наша имела благие последствия — король Сигизмунд если и не отвернулся от самозванца, то отказался поддержать его притязания. Да и среди панов польских и литовских нашлось немало здравомыслящих людей. Все вельможи-сенаторы, за исключением самого воеводы Юрия Мнишека и известного смутьяна краковского воеводы Николая Зебжидовского, выступили против помощи названному русскому царевичу. Вслед за вельможами и сейм польский постановил, что царь Борис — добрый сосед, с которым у них заключен двадцатилетний мир, который нарушать негоже. А с тем, истинный ли царевич предстал пред ними или самозванец, даже и разбираться подробно не стали, пусть бы и Димитрий из небытия восстал, что с того? Царь Борис Федорович в глазах всего мира — государь законный, а Димитрий, даже если это он, — сбоку припека. Прочие же тонкости — это русские дела, в них лучше не соваться, в них сам черт голову сломит (это они так говорили, не я, прости Господи!).