Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

— Эка побегал! — воскликнул удивленный Пафнутий.

— Вот именно, что побегал! — подхватил я. — Если кто и спасается в монастырях, так это именно он — Гришка!

— Не греши, сын мой! — укоризненно заметил Пафнутий.

— Прости, святой отец! — склонил я покаянно голову.

Больше мне у архимандрита делать было нечего. Я направился прямо к патриарху. Если кто и мог унять чернеца Григория, желательно навеки, так только он. Одно сомнение мучило меня — знает ли Иов о Димитрии? Я был нем как рыба, только княгинюшке по обыкновению все рассказал, а вот Борис Годунов? Царю Борису непременно должен был передать, хотя бы на смертном одре, а вот патриарху? Ладно, по ходу разговора посмотрим, решил я и вошел в патриаршию палату.

Встретил меня Иов очень радушно, после приветствий обоюдных весьма похвалил за благочестие, за пребывание долгое в стенах Чудова монастыря.

— Как тебе жизнь монастырская? — поинтересовался он.

Я рассыпался в похвалах архимандриту Пафнутию и инокам чудовским и тут же ввернул о паршивой овце, что затесалась в святое стадо, дьякон-де Григорий смущает монахов речами прелестными, впал в ересь и чернокнижие.

— И доказательства есть? — спросил обеспокоенный Иов.

— Улик явных нет, — сокрушился я, — но уверяю тебя, владыка, что если и не впал пока в ересь, то непременно впадет, я это печенкой чую.

— Что еще говорит тебе сей богоугодный орган? — поинтересовался Иов.

— Говорит он, что надобно сослать инока Григория на веки вечные в какой-нибудь монастырь подалее и построже, хотя бы на Соловки.

— Что же, разберемся, — сказал патриарх, — а как изыщем доказательства вины, так и поступим по совету твоему.

Не откладывая дела в долгий ящик, Иов призвал к себе епископа Алексия, ведавшего в патриархии делами монастырскими, и приказал немедля разыскать и доставить сведения о диаконе Григории из Чудова монастыря. Чтобы скрасить ожидание, я пересказал Иову сведения, полученные от архимандрита Пафнутия, особо напирая на то, что ни в пострижении Григория, ни в короткой его монастырской жизни нет ни грана заботы о спасении души, а только мирская забота о собственном бренном теле. Тут вернулся епископ Алексий и доложил, что обряд пострижения был совершен в Москве вятским архимандритом Трифоном.

— Трифоном?! — вскричал я, пораженный, и тут же продолжил про себя: — Его-то какая нелегкая в Москву тогда принесла и с Отрепьевым столкнула?

Тут же услужливое воображение явило картину, как Трифон с Отрепьевым беседуют о чем-то над сулейкой с вином, непременно с вином, слабоват был отец Трифон по этой части, был за ним такой грех. И вот Трифон роняет слово неосторожное, для иного, быть может, и непонятное, но Отрепьев не глуп, нет, не глуп, к сожалению, да и слышал он всякие разговоры у Романовых да Черкасских, видно, смекнул что-то. В свою очередь и я кое-что смекнул: «Гришка-то по монастырям бегал нё жизнь свою спасаючи, он — искал!»

Пока все эти картины и мысли мелькали в моей голове, я продолжал говорить о Трифоне и, судя по всему, наговорил чего-то лишнего. Потому что, когда я очнулся, Иов с Алексием смотрели на меня с некоторым изумлением.

— Удивительно нам слушать такие слова о добром пастыре, — произнес Иов растерянно, — и не ты ли, князь светлый, просил в свое время за него и не по твоему ли тому ходатайству возвели мы его в сан архимандрита?

— Заблуждался, был слеп, но пострижение злого еретика Гришки открыло мне глаза, — ответил я коротко, продолжая думать о своем.

— Что же, разберемся и с этим, — сказал патриарх, тяжело вздыхая.

К слову сказать, Трифона вскоре лишили сана, но, видит Бог, я здесь ни при чем, я ни о чем таком не мыслил — мне Димитрия спасать надо было!

— Бог с ним, с Трифоном, — вот как я сказал тогда, — меня другое волнует. Заметил я, что сей злокозненный Гришка набивается в друзья послушнику Юрию, коего вы, владыка, отмечаете за великие его достоинства. Опасаюсь я, как бы не сбил он с пути истинного отрока юного, молю нижайше, на время разбирательства возьмите Юрия на двор свой и никуда его от себя не отпускайте во всякое время суток.

— Все бы твои просьбы, князь Юрий, были такими приятными и необременительными, — рассмеялся добродушно Иов и добавил: — А за отрока ты не беспокойся, его с пути истинного никто сбить не сможет. Разве что сам собьется, — произнес он вдруг, затуманившись, но тут же спохватился: — Замечал я, что подопечный твой ничьему влиянию не поддается, он сам всех людей подчиняет своей воле. Есть в нем сила от Бога, и, если направит он ее на дела святые, больших высот достичь может. Уговори его постриг принять, и узрим мы патриарха будущего! Впрочем, что я говорю — уговори! Сие никому не по силам, разве что Господь наставит. А в остальном не могу на Юрия не нарадоваться. Жаден до мудрости книжной, а в последнее время заинтересовался житием благочестивейшего государя нашего Федора Иоанновича, собирается написать сказание о нем, для чего изучает тщательно летописи и архивы церковные. Бог ему в помощь!

«О-о-о! — застонал я про себя. — История! Царь Федор! Ох не к добру! Неужели слова окаянного Гришки дали столь быстрые всходы?! Что будет?! Что будет?! Да поможет нам Бог!»

Одно немного утешало — Иов ничего не знал. Иначе бы он Димитрия на пушечный выстрел не подпускал к летописям недавнего времени.

* * *

После этих событий я из Чудова монастыря вышел, мне там больше нечего было делать. Да и с Димитрием, удвоив осторожность, я более не встречался, лишь наблюдал за ним издалека, когда он появлялся в свите патриарха. С Иовом и Пафнутием я тоже старался не разговаривать, чтобы словом неосторожным не выдать свой личный интерес. Потому, наверное, и упустил многое.

Позже выяснилось, что патриарх провел розыск быстро и ретиво и представил дело царю Борису. Тот приговорил, что болтливого чернеца, к тому же бывшего романовского дворового, надлежит сослать под крепкое начало, и поручил это дело дьяку Смирному Васильеву, а тот без всяких объяснений перепоручил его дьяку Семейке Ефимьеву. Тот же, будучи свояком Гришки, положил не спешить, зная, что даже и высшие повеления имеют у нас свойство забываться. Но Гришку, как видно, предупредил о нависшей угрозе, потому что в один злосчастный день дьякон пропал. И вскоре по Москве поползли слухи: ходит-де по монастырям отрок в потрепанной рясе, с лицом светлым, ищет инокиню Марфу, а когда спрашивают его, какое у него до нее дело, то отвечает: «Мать она мне!» Я тогда о бегстве Григория не знал, да если бы и знал, поморщился от этих слухов точно так же, потому как отрок с лицом светлым и сын своей матери — вот он, у меня перед глазами.

Стоило мне так подумать, как Димитрий исчез.

— Вчера еще читал мне из Священного Писания на сон грядущий, а на заутрени хватились — его и след простыл! — разводил недоуменно руками патриарх Иов. — Никто ничего не видел, в келье обычный порядок, ничего из немногих вещей его личных не пропало. Как на небо вознесся!

— А не говорил ли чего-нибудь такого в последние дни? — спросил я, столь же растерянный.

— Кому? Юрий ведь ни с кем приятельства не водил, — ответил Иов, — задумчив был более обычного, так я решил, что он канон новый сочиняет. А чтобы говорить с кем — такого не было.

Я не знал, что думать, что делать, куда бежать. Ведь Димитрий за всю жизнь свою знал только монастыри, куда я его определял, но туда он точно не подастся. А все остальные места в нашей необъятной державе были для него равно незнакомы и посему равно притягательны. Как тут сыскать? Одно я знал твердо — в Москве его нет. И еще одно — жив Димитрий, непременно жив, Господь и крест родительский хранят его. Придет время — объявится.

Уверовав в это, я немного успокоился и даже умолил патриарха не поднимать шума вокруг исчезновения Димитрия. В конце концов, что такое безвестный послушник? И Иов, скорбя в душе о своем любимце, согласился.

Димитрия я не видел и вестей от него и анем не получал целых три года.

Глава 7

Сомнения о самозванце

[1602–1605 гг.]

— Как так? — удивитесь вы. — А Расстрига?

— А при чем здесь Димитрий? — отвечу я вам в тон.

— Так ведь всем ведомо… — разведете вы руками.

Это сейчас ведомо! Да и то не всем и далеко не все, можно даже прямо сказать, что совсем не то. А тогда…

Я ведь не историю пишу, я вам жизнь свою рассказываю, всю, без утайки и подряд. А я тогда где был? Правильно, в Москве. И питался только слухами, которые до Москвы доходили. Так что я вам истинную правду сказал: Димитрия я не видел и вестей от него и о нем не получал целых три года.

Первое известие о появлении в Польше молодого человека, называющего себя царевичем Димитрием, не сорока на хвосте принесла, а гонец Посольского приказа. Наш соглядатай при дворе князя Василия Острожского доносил, что пребывал у них три недели инок русский, судя по выговору, москаль, и открылся он князю в том, что он есть чудом спасшийся царевич Димитрий, но князь не поверил и приказал вытолкать его взашей.