Вирикониум - Майкл Харрисон

Он снова пристегнулся, «Женушка» неловко качнулась и со стоном поднялась с каменных плит, точно верблюд, на которого слишком тяжело нагрузили, Она состарилась, как все машины в Вирикониуме. Никто не знал, для чего ее использовали сотни лет назад в проклятых судьбой Послеполуденных королевствах. Она неуклюже кружилась, ломая мебель и тщетно пытаясь сохранить вертикальное положение, Потом некоторое время ворочалась на полу, пока не дотянулась до топора карлика, Она продолжала раскачиваться, а энерголезвие, жужжа, описывало смертоносные дуги.

Карлик расхохотался. Он сорвал свой шлем-череп, в старческих глазках плясали красноватые искорки. Он чувствовал себя живым. Теперь оставалось только заставить машину сделать пару шагов… Он передернул рычаги. Рассыпая тусклые сливочно-белые искорки, похожие на капустную моль, «женушка» плелась к дверям. Огромная рука победно коснулась верхнего засова…

Снаружи, в торжествующем мраке, собрались приверженцы Знака Саранчи. То, что осталось от гвардейцев, истекало пузырящейся кровью у их ног. После убийства на Веселом канале они потеряли связь со своими вождями, которые скрывались в светящихся, как фосфор, продуваемых всеми ветрами лабиринтах Артистического квартала. Их идеи становились непостижимыми даже для них самих, они перестали отличать главное от второстепенного. Сами их тела переживали бурное и бессмысленное перерождение. Они выламывали штыри из железных оград. В бесчисленных тайных убежищах Низкого Города они вырезали деревянные дубинки, утыканные битым стеклом, вооружались мясницкими топорами и старыми кухонными ножами, почерневшими от времени. Они превращались в армию, действующую подобно взрыву, без каких-либо веских оснований. Боль перерождающейся плоти заставила их ослабить бинты, под которым до сих пор прятались горбы и опухоли, и теперь эти заскорузлые ленты развевались, когда захватчики беспорядочной толпой скакали по коридорам дворца. Их ноги стали сильными, как пружины, глаза переполняли недоумение и мука. Они не могли стать насекомыми. Плоть в конце концов начинает сопротивляться: клеткам присущ определенный консерватизм. Но этим людям уже никогда снова не стать людьми…

Из ран, раскрытых, как женские губы, буйной порослью лезло нечто немыслимое, неуместное на человеческом теле: усики и щупальца, похожие на поникшие мокрые перья, Дрожащие ноги с множеством сочленений, фасетчатые глаза, трепещущие щупальца, бесполезные хитиновые пластины. Там, где эти новые уродливые выросты сливались с прежней плотью, ткань была мягкой, розовато-серой и сочилась каплями, точно неудачный привой.

Ни одного органа на нужном месте. Из изуродованного торса торчат шесть тонких ног, треща, как сухие сучья на ветру. Кажется, что они машут, подзывая кого-то. Человек, у которого они выросли, непроизвольно вскрикивает всякий раз, когда замечает их. У одного из раскрывшейся цветком коленной чашечки, у другого из затылка высунулись гибкие, зазубренные жвалы — они шевелятся, пронзительным скрипучим голосом вещая на неизвестном языке. У третьего за плечами, как мантия, колышется хрящеватая пленка, кое-как прикрывающая недоразвитые крылья. У судьи из Альвиса на месте гениталий вырос язык, свернутый спиралью, как хоботок у моли; время от времени эта спираль разворачивается и нетерпеливо высовывается из ширинки…

Одни прыгали и скакали из стороны в сторону, точно кузнечики в солнечный день; другие полностью потеряли способность сохранять вертикальное положение и ползали кругами, как хромые мясные мухи. Но вырождение затронуло не только их: сквозь полное отчаяния бормотание слышался шелестящий шепот некоего ущербного демиурга — боль Идеи, которой не удалось воплотить себя.

Движимые черным ужасом, охватившим их при виде собственного состояния, смутно, но горько тоскуя об утраченной человечности, от которой они так охотно отказались, приверженцы Знака Саранчи выбили дверь и отбросили карлика с его «железной женушкой» на середину тронного зала. Они колотили его старыми лопатами и сломанными мечами. Качаясь среди ее мерцающих костей, он размахивал топором, как маятником. Вот он пошатнулся… отступил…

В этот миг Целлар-птицетворец очнулся от грез о гибели мира и понял, что это не сон.

10

Все Раны Земли

Подобно некоему легендарному конкистадору-неудачнику, Гален Хорнрак спустился в таинственный Город…

…Лихорадка и волшебство оказались сильнее его мастерства. На пустоши, которую он намеревался пересечь в юности, ему не встретилось никаких врагов, кроме собственного честолюбия. Все колодцы были отравлены; песок поглотил его отряд и его надежды. Он приполз обратно в родные места лишь для того, чтобы увидеть, что там тоже все изменилось, все стало шатким, ненадежным — навсегда…

Шрамы, оставшиеся после схватки с металлической птицей — теперь этот случай стал просто смутным воспоминанием — сделали черты его лица жестче и четче, Мина вечного недовольства — что давно подарила ему морщины, украшающие лицо любого старого брюзги, озабоченного лишь собственной персоной, — странным образом превратилась в выражение строгой отрешенности. Из носа течет. В левой руке он сжимает меч тегиуса-Кромиса, потому что ножны потерялись где-то среди раскисших холмов. Плащ порвался, и сквозь прорехи можно разглядеть кольчугу, полученную от королевы и теперь покрытую ржавчиной. Его глаза пусты, пристальный взгляд устремлен в одну точку, что производит жутковатое впечатление. Кажется, устав от попыток отделить реальное от нереального, этот человек наделяет равной ценностью любой предмет, попадающийся ему на глаза. Он словно перестал оценивать происходящее и просто живет. Желание увидеть город лишает его сна.

Эльстат Фальтор идет следом, поддерживая женщину, которая пророчествует не умолкая. Кажется, что сияние — без сомнения, исходящее от его тяжелых шипастых лат, похожих на рачий панцирь — наполняет тела обоих. Кажется, что оно на самом деле бесцветно и окрашивается багровым и синим, проходя сквозь их одежду. Это напоминает старинную картину… но какую?

Чуждое дыхание Города, его сомнительная связь с «реальностью» дают новую пищу их безумию.

— На заре своей юности, — поет женщина, — я внесла свою скромную лепту, Блэкпулу и Чикаго не стать пустотой, их колоннады хранят звуки ушедших оркестров…

Они останавливаются, чтобы посмотреть друг на друга со смесью восхищения и ужаса. Неровно подрезанные волосы, тончащие острыми сосульками, и длинные беспокойные руки делают их похожими на детей, которые договаривались о чем-то по большому секрету — и тут их застали.

…Мы знаем: единственное, на что они надеялись — это на возможность обрести власть над временем. У них было несколько знакомых образов, которые сами по себе являлись лишь символами, а не подлинными воспоминаниями о действиях, обычных для Послеполуденных культур. Они верили, что простой перестановкой этих образов они смогут получить некое заклинание, и оно освободит их из-под власти Заката. Так Мэм Эттейла тасовала свои карты…

Они не торопились. Хорнрак устало сидел в грязи и ждал.

— Все, хватит! — сказал он резко. Он относился к своим подопечным с грубой снисходительностью и лишь время от времени старался помешать их странным соитиям, вид которых вгонял его в краску. Женщина получала несколько ударов мечом плашмя — это был единственный способ отогнать ее от Фальтора, не угодив при этом под клинок Рожденного заново.

— Все, хватит! — передразнили они. — Все, хватит!

Он не знал, чего ради пришел сюда, чего ради привел их к этой ране на теле Земли. Когда-то давно, ранним утром, его, Галена Хорнрака, вытащили из комнаты на рю Сепиль. Цель, во имя которой это было сделано, оказалась пустышкой. Теперь его поддерживали лишь негодование и размышления о пережитом предательстве. Правда, ни тому, ни другому не дано было пережить путешествия через Сердце Пустоши… Хорнрак передернул плечами. Кто он такой? Никто и ничто, как те колючие водоросли, в честь которых получил фамилию кто-то из его предков. Над головой у него вяло покачивался мерзкий призрак Бенедикта Посеманли — его единственная надежда.

Иногда про человека говорят: «сломался». Нечто подобное случилось на рассвете с авиатором. Он ни с того ни с сего превращался в сероватую массу, похожую на кислое молоко, и терял дар речи. Потом неторопливо собирал себя, трагически рыгал и делал Хорнраку знак двигаться в сторону Города.

— Я хочу только одного — умереть, — объяснил он.

И Хорнрак со вздохом поднимался и вел своих безумных подопечных дальше.

Город появился десять лет назад после того, как насекомые высадились на равнине. Он вырос из древнего осколка Послеполуденных культур, его рассыпающихся каменных обломков, покосившихся колонн и тротуаров с зияющими провалами. Пришельцев изначальный замысел строителей не интересовал. Нет, не такой город стал бы ответом материи на их неосознанные, не доступные пониманию нужды, не такой город выпрессовывала из нее «новая реальность». Первоначально они беспорядочно возводили на низкой насыпи и вокруг нее множество крупных, но неустойчивых сооружений. Самые заметные достигали высоты почти ста футов. Они походили на осиные гнезда и создавались из такого же волокнистого материала, похожего на бумагу и шелестящего на ветру. Между ними по странным тропкам, которые никуда не вели, скакали насекомые. По обочинам поднялись причудливые кристаллические выросты, рифы с козырьками и шаткие шпили, галереи из крошащихся металлооксидов, пронизанных змеящимися жилками и с окнами такой формы, какая не пришла бы в голову ни одному архитектору.