Рабы - Садриддин Айни

Потомки рабов и потомственная беднота много раз в прежние времена принимались разгребать песок, заваливший Джилван. Но река, проблеснув ненадолго, снова зарывалась в песок. И, глядя, как снова иссякают струи в песке, народ пел:

Джилван под песком иссяк,Посев у крестьян зачах.Воды здесь меньше, чем слез, —Не смыть ей печаль и страх.

Теперь она текла свободно, как сильная река. Отрытая трудолюбивыми руками крестьян с помощью мощных совершенных машин, по умным планам советских ирригаторов, текла стремительно, крутя водовороты, заплескивая свои берега, река Джилван.

Теперь, при таком ее сильном течении, реке не грозила опасность обмелеть от ила или песков. Теперь, если б дать ей волю, она углубляла бы дно, размывала бы берега. Но люди крепко держали ее в узде, понастроили плотины, искусственные пороги, чтобы ослабить силу потока и регулировать скорость течения.

Часть воды сворачивала в большие каналы, в Багафзал и в Тезгузар, уходила в былую степь, оживив там жесткую землю, напитав ее, покрыв ее садами, полями, зеленью.

Потомки рабов сложили и запели новую песню о реке Джилван.

Цветами покрылся берег бесплодный.Блестят твои струи, Джилван полноводный,Будто винные чаши, тюльпаны стоят, Пьян от счастья, запел раб, отныне свободный:— Эй, Джилва-ап… Эй!

Солнечная долгожданная осень. Настал сбор урожая.

Потомки рабов, безземельные крестьяне, деревенская беднота, — все наконец обрели землю, орошенную обильными водами Джилвана.

Во время жатвы новые хозяева новых полей перебрались сюда с женами и детьми и, пользуясь теплом ранней осени, работали на своих полях с рассвета до темноты.

С рассвета до темноты носили тяжелые ноши, смуглели на припеке, и ни в ком не было ни тоски, ни уныния. Усталость к вечеру казалась сладкой истомой.

Когда солнце склонялось к земле и прохлада наплывала прозрачным голубоватым маревом, у шалашей поднимались стройные струйки дыма, зацветали ласковым пламенем очаги, где женщины начинали готовить ужин.

После ужина крестьяне легли под открытым небом, прямо на земле, подстелив кошмы.

Лежа на спине, старик смотрел, как из тьмы поднимался месяц. Он слышал негромкие разговоры ребят и крикнул им:

— Эй, молодежь! Спели бы, а?

Один из юношей подтолкнул лежавшего рядом:

— Спой. Слышишь, Сабир-бобо хочет нас послушать.

— Ты сам спой. Ты лучше знаешь песни. А я подтяну.

— Давай споем «О Лейли».

— Давай.

— О Лейли, о Лейли! — поддержали, поднимаясь со всех сторон.

Один запевал, остальные, прихлопывая в ладоши, припевали:

О Лейли! Лейли, Лейли…Сердце мое отдам Лейли…Сердце мое возьми, Лейли!О Лейли! Лейли, Лейли…

Молодежь села вокруг. Кто-то сказал:

— Сплясал бы кто-нибудь. А? И тотчас же его поддержали:

— Фатима хорошо пляшет. Э, Фатима! Спляши. А?

— Где это вы видели мои пляски? — смутилась, но поднялась девушка. — Где это при вас я танцевала?

— Прежде мы вашего лица не видели, а теперь вы освободились и от черного покрывала, и от темного рабства. Наравне с нами работаете, наравне и отдыхайте. Нет беды поплясать при свете месяца, — уговаривал Сабир-бобо.

— Бобо-Сабир, я спляшу. Но не мне надо начинать. Сперва Мухаббат-апу[142] попросим.

— Правильно, — подтвердил старик, — она — жена красного партизана. Она сама против басмачей боролась. Она первой у нас сбросила паранджу. Ей первой и плясать надо. А мы потом.

Все поддержали старика.

Мухаббат охотно вышла, когда ее попросили.

— Ладно, если это порадует вас, спляшу.

И юноши снова запели, мерно хлопая в ладоши:

О Лейли! Лейли, Лейли…Сердце мое отдам Лейли…Сердце мое возьми, Лейли…О Лейли! Лейли, Лейли!..

Мухаббат, танцуя, прошла круг и, остановившись посредине круга, пропела:

Цветами покрылся берег бесплодный…

И молодые голоса откликнулись ей:

О Лейли! Лейли, Лейли…

И опять она:

Как вино, твои струи, Джилван полноводный…

И опять ей откликнулись:

О Лейли! Лейли, Лейли…

И под этот припев снова Мухаббат прошла круг. И снова остановилась.

Будто винные чаши, наш хлопок цветет…О Лейли! Лейли, Лейли…Богача теперь не боится голодный…О Лейли! Лейли, Лейли…

И неожиданно она прибавила новый стих к этой еще не отстоявшейся песне:

Нападок баев теперь не боюсь!

Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями.

О Лейли! Лейли, Лейли…

Раздались восклицания:

— Молодец! Молодец, Мухаббат, живи сто лет! Мухаббат, возбужденная, села на свое место.

Я бью их палками и серпами, —

докончил частушку один из сидящих. Все его поблагодарили, аплодируя.

Засмеялись, одобряя.

— Ну, а теперь, Фатима, тебе плясать. Тебе!

— Ладно! Тогда мы спляшем вдвоем с Хасаном. Иди, Хасан!

Под тот же напев они вдвоем прошли круг, и тогда Фатима остановилась и спела:

В саду у меня цветок цветет…

Ей подпели:

О Лейли! Лейли, Лейли…

А она протянула руку:

На руке у меня соловей поет.

Хасан подпевал:

О Лейли! Лейли, Лейли…

А она улыбнулась:

Не боится богатых теперь Фатима, —Теперь Фатима богата сама.

Хасан подпевал:

О Лейли! Лейли, Лейли…Сердце мое возьми, Лейли!

И теперь Фатима подпевала ему, а он пел:

Сердце гордо и твердо мое, Лейли!Ни к чему мне хозяйские сундуки, —У меня есть сердце да две руки.Сердце мое возьми, Лейли!Возьми, Лейли!

И все подпевали:

О Лейли! Лейли, Лейли…Ты милее всех других, Лейли,И прекрасней всех твои цветники.Но есть у меня две крепких руки,Чтоб сорвать твой цветок, Лейли, Лейли!

— Молодец, Хасан Эргаш! Молодец!.. — закричали ему.