Rucciя - Шамиль Идиатуллин

Голова казалась повернутой градусов на 30 влево, и мучительно хотелось немного поразмышлять над тем, почему я вижу то, что впереди, а не то, что сбоку. Тем не менее, я мог бы много чем ответить. Сказать, что Магдиев сам пиздюк, раз не может человека дослушать, и шврынуть ему в лицо снимок, где он с Борисовым обжимается. Докопаться до фразы про родного – типа, ладно хоть милым или противным не назвал. Попытаться въехать Магдиеву в глаз или просто запустить в него стулом. Плюнуть ему в рожу.

Ничего не вышло. Говорить я временно не мог – во всяком случае, не ощущал себя готовым к этому. Контрудар был вообще утопией круче кампанелловской – подняться я сумел, но сейчас даже себе в живот кулаком не попал бы: удар у Магдиева был поставлен как надо со времен работы председателем колхоза «Урняк» Альметьевского района – его в свое время еле от суда отмазали за искалеченного комбайнера, удалившегося в запой в разгар уборочной. Плюнуть тоже не получилось – губы распухли и онемели. Поэтому я просто махнул рукой, развернулся и поплелся к раскрывшейся двери, в которой застыл офигевший охранник.

Этот взмах стал прощальным. Больше я Танбулата Магдиева не видел.

4

В этом мире у Аллаха много разных вкусных яств,

Не сравниться им, однако, с чаем, главным из лекарств.

Столько ценных и целебных своиств не сыщешь у других

В сытых превратит голодных, в юных – старых и больных.

Татарский баит

Казань.

14 августа

Гильфанов Летфуллину сначала просто не поверил. Он знал, что Айрат – парень хоть и трепливый, но в серьезных вопросах к мистификациям не склонный. Поэтому после телефонного разговора Ильдар решил, что Летфуллин либо тайный торчок, перепутавший дозу, либо он просто скоропостижно свихнулся на почве общего переутомления. Вариант, согласно которому отважного журналиста всерьез захватили бандюки, а то и диверсанты, московские или вашингтонские, и на сей раз держат прикованным к батарее в его собственном кабинете, не проходил – Летфуллин в ходе бравого рассказа о том, как получил от Булкина в пятак и был отправлен на три советских, не употребил кодовое сочетание «субботний вечер» даже после того, как Ильдар дважды подкинул наводящие вопросы – на случай, если газетчик от волнения позабыл все на свете, а злодеи, предположительно окружившие его, слушают беседу с бритвами в руках.

В любом случае, Гильфанов решил немедленно приехать в редакцию – удолбанный или сумасшедший Летфуллин был не бесполезен, а опасен, так что необходимо было срочно поставить товарищу диагноз. Сделать это оказалось невероятно легко: гематома челюсти (которую привыкающий, похоже, к легким увечьям страдалец аккуратно протирал смоченным бадягой платочком) и сплин на грани истерики и депрессии. Гильфанова это даже успокоило: он, пока шел по редакции, испугался, что у заместителя редактора по меньшей мере поголовы снесено – обычно шустрые и довольно важные корреспонденты и тем более техперсонал на сей раз имели вид задумчивый, если не запуганный, что категорически не соответствовало общему победному настрою, царившему по всему, насколько знал Ильдар, Татарстану. В ходе беседы с Айратом он понял, что редакцию сплющил негромкий, но очевидный и принципиальный антагонизм Долгова и Летфуллина – штука, выглядящая почти невероятной для людей, знакомых с историей «Нашего всего» и характерами его руководителей, но, если вдуматься, совсем не удивительная.

Но заботили Гильфанова совершенно не эти забавные обстоятельства, а необходимость сохранить сострадательную невозмутимость и как-то поддерживать беседу с разобиженным Летфуллиным. Магдиевское рукомашество его не слишком впечатлило – разве что с учетом почти отеческого отношения президента к журналисту. Однако когда Айрат перешел к замечательному фотографическому открытию и принялся демонстрировать сначала отдельные распечатки юных Магдиева и Борисова, а потом сведенный и в этом виде безоговорочно убойный кадр, Гильфанов почувствовал, что немного переусердствовал с превращением лица в камень – теперь его просто переклинило, а усы, кажется, встали дыбом. К счастью, в этот момент Айрат снова вспомнил про челюсть и похромал мочить платок мутноватой жидкостью из стоявшего на подоконнике бутылька, бормоча: «Буду молодой, красивый, а то жену только пугать, детей…» Ильдар воспользовался паузой, чтобы отвернуться, сделать несколько энергичных гримас и рукой размазать лицо по черепу – дабы снять болезненный уже спазм.

Помогло: печальную повесть о стукнутом журналисте он дослушал уже вполне раскованно и естественно, с сочувствием покивал, пообещал, несмотря на протесты Айрата, поговорить с Магдиевым, а когда Летфуллин высказал отношение к этому намерению, попросил все-таки сразу Танбулата Каримовича, если тот вдруг пойдет на контакт и, допустим, извинится, в далекие края не посылать. «Я посылать не буду, я табуреткой сразу ебну», – весело пообещал Летфуллин. «Айрат Идрисович, я вас умоляю», – сказал Гильфанов, произнес еще несколько утешительных фраз, выпросил совместный снимок счастливых президентов и, пожав Летфуллину руку, направился к двери. Там остановился и сказал:

– А, забыл совсем. Как вы теперь с Долговым-то будете?

– Никак. Заявление я ему отнес, он не подписывает. Две недели поработаю еще, если не передумаю, то уйду просто так. Неявочным порядком.

– А куда?

– Инструктором, конечно.

– То есть? – не понял Гильфанов.

– Ну, к Жаудату, в охрану магдиевскую. Буду у них почетный спарринг-партнер президента. Мальчик для битья. Употреблять по вторникам вместо груши.

Гильфанов вздохнул и покачал головой. Летфуллин помахал в воздухе влажным платочком, остужая, и снова приложил его к челюсти. Бадяга творила чудеса. Впрочем, и Магдиев был вполне милосерден. Айрата миновало даже сотрясение мозга. По крайней мере, в своем жизнеописании о тошноте он не упомянул.

– Может, помочь чем? – спросил Гильфанов, особенно ни на что хорошее не надеясь.

– Спасибо, мне сегодня уже помогли, – сказал Летфуллин. Гильфанов смотрел на него. Летфуллин отвел глаза и сказал:

– Ну извините. Не прав.

– Да ладно, понимаю. Это я прилип. Айрат Идрисович, а вы кому-нибудь еще снимок этот ваш показывали?

– Не-а. Долгову – как-то не сложилось, Магдиеву не успел. Вам только. Теперь вы типа меня убьете, да?

– Лечитесь, Айрат Идрисович, – мягко сказал Ильдар и приоткрыл дверь.

– Спасибо. Только вы, пожалуйста, Магдиеву скажите, что это ему пора лечиться. Мне по морде не впервой получать, но с такой манерой общения он быстро ответку получит. Пора дедушке на транквилизаторы садиться.

– Подумаем, – неопределенно пообещал Гильфанов и поднял руку, прощаясь. Главного он Летфуллину не сказал, и на всякий случай немножко помедлил, прежде чем выйти из кабинета. Летфуллин ожидания оправдал:

– Ильдар Саматович, в порядке совета. Я не хочу мстительным быть. Как считаете, чего будет, если я этот снимок опубликую? Отомстил, получится?

– Знаете, Айрат, я теперь вам и советовать ничего не могу. На ваше усмотрение, абсолютно.

– У меня усмотрение все вбок съехало. Не знаю я, блин. Сейчас публиковать – получится, я Магдиеву подляну делаю, а к Долгову, наоборот, типа подмазываюсь – что мы, получается, одной крови. Тьфу, зараза. В другую газету отдавать вообще западло. Ладно, подумаю пока.

– На ваше усмотрение, – повторил Ильдар, попрощался последний раз и ушел.

Едва выйдя на Баумана, он позвонил из ближайшего автомата (сотовую связь в центре еще не восстановил) в Кремль и договорился о срочной встрече. Потом побежал к машине, скомандовал: «В комитет, потом сразу в Кремль».

В комитете он был ровно семь минут – столько, сколько было нужно, чтобы добежать до кабинета, запереться, достать из верхнего ящика стола и сунуть в карман плоскую упаковку аспирина, потом извлечь из того же ящика подарочный футляр с золотым «Паркером» и сменными капсулами, вытащить из корпуса ручки стоявший там чернильный баллончик и не дыша, очень аккуратно, поместить на освободившееся место другой, отличавшийся от подобных ему лишь тонкой зеленой полоской на тупом конце, – а потом выскочить из кабинета и ссыпаться по лестнице мимо отдающего честь дежурного офицера.

Магдиев встретил Гильфанова как родного. Ничего иного Ильдар и не ожидал: всеобщая эйфория от победы особенно сильно била по мозгам верховному главнокомандованию, и никто лучше главковерха не понимал роли скромного полковника в спектакле, которым открыл и закрыл сезон театр военных и попутных действий. Но чувствовался в энтузиазме президента некоторый перебор, словно он очень старался выдержать планку, и при этом натуги не показать. Уловивший такую тонкость Гильфанов лишний раз убедился в том, что рассказ Летфуллина был правдивым. Видимо, Магдиева все-таки крепко зацепила эта история, и, похоже, подъедала его совесть – та самая, из гайдаровского рассказа, из-за которой Нина заплакать могла, а лидеру победившей республики было в падлу. Тем более клиническим выглядел случай.