Проводник электричества - Сергей Самсонов

Иван был готов бесконечно разматывать кишки переулков, кормиться икрой стоп-огней, витрин, иллюминаций, стоять, ловить машину, верней, смотреть, как ловит Маша — вытягивая руку повелительно, готовая карать за неповиновение и начиная вдруг подскакивать нетерпеливо, гасить ладонью скорость, принижать, приказывать остановиться, как будто каждый из неведомых людей, прикрытых пластиком, металлом, ей должен подчиняться так же запросто, как если б был лишь продолжением Машиного тела.

— Все ты, из-за тебя! — она чертыхается, шикает. — Меня одну бы взяли, — подмигивает плутовски. — Давай уйди-ка, спрячься, как будто не со мной, и выскочишь потом. Или мы вечно тут с тобой как в проруби.

— Уж лучше вечно, я не против. Пойдем пешком.

— Да ну, устала. Стоять, стоять… Ну вот козел! — конечно, не ему она, а человеку в тяжелой черной туше мощного сановного авто. — Чтоб ты доехал до ближайшего столба!.. Ну ладно пойдем, раз ты такой ревнивый, неотступный. Ты подозрительный, Иван, ты думаешь, я — р-раз — и с носом тебя, да?

— Да кто же тебя знает?

— А тебя? Ты очень странный, мягко говоря, не видела таких.

— Чем это я странный такой?

— Все тем же. Приперся в Россию с каких-то хренов. Или на самом деле врет твой Эдисон?

— Да нет, не врет. Зачем ему?

— Чего тебе в Германии не хватало?

— Тебя. — Он даже не подумал, само собой вырвалось, и получилось глупо-жалко у него, наверное, пародией… нашелся поедатель женщин, тоже мне, это вот Эдисону дано верным тембром искупать всю банальность, убожество кальки, словесного шлака, подобранного миллионами юнцов из телевизионного корыта… да нет, вроде нормально, раз Маша не скривила рот как от прогорклого. Выходит, и верно слова порой не значат ничего, любыми могут быть, не ими вы меняетесь друг с дружкой. Рты можно открывать, как рыбы, и слушать речь как музыку.

— А если серьезно?

— Куда уж серьезнее, — сказал он обреченно, и снова вперились друг в дружку — бодать, подавлять, заставлять отвести.

— У дядьки научился, Казанова? — Она протянула с шутливой издевкой.

— Да не было времени учиться у него, я первый раз вот так с ним зависаю.

— Ну, хорошо, давай серьезно. — Тут сделала Ивану страшные глаза, предупреждая, что «убьет». — Вот что тебе там не хватало?

— Мне не хватало то, что рос-то я вот здесь, в Москве, до двенадцати лет. И когда мать переезжала, она меня не спрашивала, как я, хочу я, не хочу. Теперь вот вырос, разобрался сам, как я хочу, где я хочу.

— Любовь к родному пепелищу… Образование ты там, к примеру, мог бы покруче получить.

— Смотря какое.

— Ну, это свое, живодерское.

— Да в том и дело, что еще вопрос. В Европе медицина богаче и технологичнее… там микроскопы, лазеры, лаборатории, но это все на самом деле только щупальца такие, костыли. К ним нужен человек. А что касается мозгов и рук, то русские врачи, не все, конечно, а передовые, ни в чем не уступают и даже часто первыми проводят такие операции, которые вчера считались нереальными. Я ничего такого не хочу сказать — патриотизм там, да, и все такое прочее про жертву… громкие слова, а просто здесь, мне кажется, ну как-то интереснее жить, труднее, оттого и интереснее.

— А если тебе бухнут зарплату в двадцать тысяч, впихнут в вонючую больничку в каком-нибудь вонючем Мухосранске, вот это тебе будет интересно?

— Не знаю. Там посмотрим. Чего сейчас об этом говорить? Сейчас я что угодно заявить могу… ну, про терпение там, про долг… но как на самом деле будет все в реальности… Мне просто кажется, что и такой вот условный Мухосранск, наверное, для чего-то нужен… ну чтобы как бы с самого начала пойти по линии наивысшего сопротивления, ну, там каких-то трудностей. Я вот на самом деле еду в конкретный институт, к конкретному профессору, Чадаев, есть такой, у деда моего учился.

— А это типа поступить по блату?

— Можно сказать и так. Учиться опять же бесплатно.

— Я что подумала… врачи, наверное, на врачихах чаще женятся. Для поддержания чистоты породы. Такая девушка, чтоб крови не боялась, да. В белом халатике, такая, да… ты ей такой — зажим, тампон.

— А это ты к чему?

— Я это к тому, что грецкий орех под скорлупой на человечий мозг похож. Брр! Как только представлю — уже испытание.

— Не обязательно на самом деле на врачах, совсем не обязательно. Мой дед Варлам, к примеру, — он, знаешь, как на бабушке женился? Она к нему легла на операцию. У нее была опухоль гипофиза.

— Это страшное, да?

— Неприятная штука. Она могла ослепнуть. Железа распухает, и происходит кровоизлияние, и эти сгустки крови давят на зрительные нервы.

— И что было с бабушкой?

— Она боялась страшно, боялась, что останется слепой или что дед ей изуродует лицо. Ну да, ведь там же доступ через нос, дед первым этот метод придумал и на бабке испытал… ну да, на бабке… че ты ржешь?.. наоборот, так легче, безопаснее на самом де-ле-то… всего-то надо там вот так разрезать верхнюю губу…

— На себе не показывай.

— А на ком? На тебе?

— Иди ты!

— Да нет, ну, деду было сложно абстрагироваться от того, что бабка — это бабка. Ну, то есть еще не бабка, да, а женщина, которая его так здорово встряхнула… Но все-таки он скрепился и сделал все, как надо, ну а потом зашил разрезы так, что не осталось ни царапины, лицо у бабки снова стало таким же, как и было.

— А дальше она влюбилась в спасителя? Типа спасенный должен стать рабом?

— Ну, когда сняли швы, дед к ней пришел такой и долго на нее смотрел, сопел…

— Ты что, присутствовал при этом?

— Это было записано… в истории нашего рода. Ну вот, и говорит такой: «Анна Сергеевна, вы ткнули меня в самый мозжечок, симптомы очевидны, прошу проследовать со мной в загс, готов вам обеспечить должные уход и содержание до полного выздоровления от жизни». Со страху, понимаешь?

— Да-а, колпак у вас, похоже, еще два поколения назад отъехал. Один другого чудесатее. Ну и чего она?

— Сама предположи. Уж если вот он я…

У Маши замурлыкал телефон, она порылась в сумке, находя иголку в стоге сена, и, растянувши рот в улыбке безраздельной собственницы, приникла щекой к серебристой пластине:

— Да, пап… чего? Судя по тону, пап, ты тоже пока что не ложился… Да все уже, еду… вернее, иду. Ну вот чего опять ты начинаешь? Ну, с Джеммой, с Джеммой, да. Нет, я сейчас уже не с Джеммой. Да так, с одним тут… — она окинула Ивана с ног до головы ложно-скептическим, пристрастным, издевающимся взглядом, — весьма необычным мужчиной. Мужчиной, ага. Ну что ты опять? Ты мне кто? А то. Такое ощущение, что муж, ага, порой, иногда. Да хватит тебе, а?.. А хочешь я его с тобой познакомлю?.. Да все, сказала же уже, буквально через полчаса… Так как насчет знакомства? Мне захватить его с собой?.. Ну где-то тут, у Трех вокзалов, Каланчевская. Да ну зачем приедешь… что я, маленькая, что ли? Что-что? Нет, он — сорокалетний толстый владелец шоколадной фабрики, женат, двоих детей имеет. Зовет с собой на водных лыжах покататься в Сан-Тропе… Ну ладно, все, давай, ну да, я позвоню…Ты хочешь жить неискалеченным? — в Ивана испытующе вперилась. — Короче, если хочешь жить неискалеченным, сажай меня в машину и вези домой. Отец сказал. Мне надо было с самого начала тебя предупредить: общение со мной обычно для парней заканчивается плохо, тем более если кто-то там руки начинает распускать. Ты что помрачнел? Испугался?

— Да нет. — Лицо Ивана в самом деле изобразило, видно, на мгновение замешательство и даже некое страдание, но это смех один — веление мочевого пузыря настигло, и он теперь все мялся, терпел из-за того, что Маша не вполне принадлежала обыкновенной жизни, а он тут со своим вот этим подрейтузным «хочу как из ружья»…

— Да что ты, что?

— Я это… мне надо… я отбегу буквально тут на пять минут. Ты подожди, — куда, только не знал: рокочущий, располосованный автомобильный потоками проспект, сплошная череда фасадов, все голо, все распахнуто, все под витринами и фонарями. На мюнхенских вот улицах имелись пирамидки с отверстиями для мужских причиндалов; гуляющие пары подходили, и парень как ни в чем, одной рукой держа за руку девушку, второй расстегивал ширинку — Ивана коробило жутко, так был он стыдлив в этом плане, вот приучился, что ли, что есть вещи, которым нужно предаваться в одиночестве.

— Пойдем, горе луковое, — вздохнула Маша с материнской какой-то гримасой, — во двор — «куда», в кусты, всего-то и делов. Я буду прикрывать твои тылы. Непросто жить таким стеснительным, Иван. Ну ничего, сейчас я это… тебя раскрепостю, раскрепощу.

2

Нырнув в глубокую сырую обшарпанную арку, вмиг очутились будто в соседнем измерении, в кривом неправильном пространстве, разившем духом запустения и как бы обратном гранитному, фасадному, витринному лицу Москвы: сырое кирпичное мясо в прорехах страшной, как сифилитическая язва, штукатурки; подслеповатые оконца первых, полуподвальных этажей, подмешанный к дегтю яичный желток тускло горящих окон, редких фонарей, курганы ветхих ящиков у никогда не открывавшихся как будто складских решетчатых дверей, просевший, вмявшийся от вымывания почв и развороченный отбойником асфальт, траншеи, ямы, в черной глубине которых сочились разрытые трубы… другие, новые, на смену, железные кишки, лежавшие им с Машей поперек дороги… а дальше, впереди была площадка со сделанными мраком таинственными горкой, каруселью, грибками, турниками, за ней — глухая длинная кирпичная стена, кустов достаточно… обыкновенное и в то же время чем-то пугающее место, над которым как будто не было привычной власти человека, каких-то учреждений, никакой…