Гурджиев и Успенский - Аркадий Борисович Ровнер

поставить своей целью достижение именно такого восприятия.

Отсутствие перманентного “я”

Успенский пишет, что очень часто, почти в каждой беседе, Гурджиев возвращался к вопросу об отсутствии в человеке единства.

“Одна из главных ошибок человека, – говорил он, – это его иллюзия относительно своего “я”. Человек, каким мы его знаем, “человек-машина”, который не в состоянии что-либо “делать”, с которым и через которого все “случается”, лишен постоянного и единого “я”. Его “я” меняется так же быстро, как его мысли, чувства и настроения, и он совершает большую ошибку, считая себя всегда одним и тем же лицом; в действительности, он – всегда другая личность, не та, какой он был мгновение назад”[482].

Согласно Гурджиеву, человек не имеет постоянного и неизменного “Я”. Каждая мысль, каждое настроение, каждое желание, каждое ощущение называют себя. “Я”. Мы считаем, что это “я” принадлежит целому человеку, что наши мысль, желание или нежелание выражены этим целым. На самом же деле всякая мысль, всякое желание появляются и живут совершенно отдельно и независимо от целого человека, и целое никогда не выражает себя по той причине, что оно как таковое существует только как физическое тело или как объект воображения.

У человека нет единого большого “Я” – вместо него существуют сотни отдельных маленьких “я”, часто совершенно неизвестных друг другу, взаимоисключающих и несовместимых. Каждую минуту человек говорит или думает: “я”, и всякий раз это “я” другое. Только что это были одно чувство или мысль, через мгновение это другое чувство или стремление, другое желание или ощущение, – и так до бесконечности.

Смена этих бесчисленных “я”, их борьба друг с другом зависит от случайностей. Хорошая погода, солнце, тепло вызывают одну группу “я”; холод, туман, дождь вызывают другую группу “я”, иные ассоциации, чувства и действия. Человек не способен контролировать эту смену “я” потому, что он ее не осознает – он живет в своем последнем “я”. Некоторые “я” бывают сильнее, другие слабее, но это тоже дело случая. Случайные влияния, идеологии или моды создают в человеке сильные “я”, которые господствуют над целыми группами других более слабых “я”. Их сила – это сила не убеждения, а слепой работы машины. И все “я” – это результаты внешних влияний и порождения внешних воздействий.

Каждое маленькое “я” может называть себя именем целого, действовать во имя целого, давать обещания и принимать решения, с которыми придется иметь дело другому “я” или всему целому. Этим объясняется, почему люди так часто принимают решения и так редко их выполняют. Человек решает бросить курить. Это решение принимает одна группа “я”, а отказ от курения есть дело другого “я”, которое может не согласиться с таким решением или даже ничего о нем не знает. В некоторых случаях это имеет очень неприятные для человека последствия. Одно “я” может в какой-то момент, например, подписать крупный чек, а другое “я” или группа других “я” вынуждены расплачиваться за него. Нередко вся жизнь человека и состоит в том, чтобы оплачивать векселя случайных “я”.

Восточные учения, говорил Гурджиев, приводят различные аллегорические картины, в которых изображают природу человека с этой точки зрения. Так, человека сравнивают с имением, где находится толпа слуг, но нет ни хозяина, ни управляющего. Все слуги позабыли о своих обязанностях, никто не хочет делать то, что он должен, каждый хочет занять место хозяина хотя бы на мгновение. В этом состоянии дому угрожает серьезная опасность. Единственная возможность спасения для совестливых слуг заключается в том, чтобы собраться вместе и выбрать временного управляющего, то есть заместителя управляющего. Этот заместитель управляющего сможет расставить слуг на их места и заставить каждого выполнять определенную работу: повара он отправит на кухню, кучера – на конюшню, садовника – в сад и т. д. Таким образом можно приготовить дом к приходу настоящего управляющего, который, в свою очередь, подготовит дом к прибытию хозяина.

Сравнение человека с домом, находящимся в ожидании прибытия хозяина, часто встречается в восточных учениях, сохранивших следы древнего знания; оно же, как известно, имеется в некоторых евангельских притчах. И там тоже идет речь о совестливом или нерадивом слуге или управляющем и о господине, который, придя, вершит суд над своими слугами.

Память себя

Память себя, или самосознание, или сознание своего бытия, относится, по Гурджиеву, к высшему состоянию сознания. Чтобы по-настоящему наблюдать себя, утверждал Гурджиев, человек должен помнить себя. В действительности же люди никогда себя не помнят. Люди, которые знают это, уже знают многое. Вся беда в том, что на самом деле никто этого не знает. Если вы спросите человека, помнит ли он себя, он, конечно, ответит утвердительно. Если вы скажете ему, что он не помнит себя, он или рассердится, или сочтет вас глупцом. На этом основана вся тупиковость человеческого существования. Если человек знает, что он не помнит себя, он уже близок к пониманию своего бытия.

Вот как Успенский описал свои попытки вспоминания себя в Петербурге в 1915 году:

“Как-то раз я шел по Литейному проспекту к Невскому и, несмотря на все усилия, не мог сосредоточиться на вспоминании себя. Шум, движение – все отвлекало меня; ежеминутно я терял нить внимания, находил ее и вновь терял. Наконец я почувствовал своеобразное комическое раздражение к самому себе и свернул на улицу влево, твердо решив удерживать внимание на том, что я должен вспомнить себя, хотя бы до тех пор, пока не дойду до следующей улицы. Я дошел до Надеждинской, не теряя нити внимания, разве только упуская ее на короткие мгновения; потом снова повернул к Невскому. Я понял, что на этих тихих улицах мне легче не отвлекаться от линии мысли, и поэтому решил испытать себя на более шумных. Я дошел до Невского, все еще помня себя, и начал испытывать состояние внутреннего мира и доверия, которое приходит после больших усилий подобного рода. Срезу же за углом на Невском находилась табачная лавка, где для меня готовили папиросы. Продолжая помнить себя, я зашел туда и сделал заказ.

Через два часа я пробудился на Таврической, то есть далеко от первоначального места. Я ехал на извозчике в типографию. Ощущение пробуждения было необыкновенно живым. Могу почти утверждать, что я пришел в себя! Я сразу вспомнил все: как шел по Надеждинской, как вспомнил себя, как подумал о папиросах, как при этой мысли будто бы сразу упал и погрузился в глубокий сон…

По пути, пока я ехал по Таврической, я начал ощущать какую-то странную неловкость, будто что-то забыл. И внезапно вспомнил, что забыл вспоминать себя”[483].

Как мы видим, здесь Успенский проверяет на себе гурджиевскую характеристику разных состояний сознания: 1.