Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов

бессмысленности антропоморфизм факихов:

Когда б я отравил весь мир своею скверной —

Надеюсь, ты б меня простил, о милосердный!

Но ты ведь обещал в нужде мне руку дать:

Не жди, чтоб сделалась нужда моя безмерной.

И в общем-то ясно, что чалмоносцы не зря ненавидели Хайяма, которого считали богохульником. Ибо образ примитивного и злобного, мстительного и мелочного бога, удивительно вписывавшегося в социальную структуру тогдашнего все более и более несправедливого и лицемерного общества, не мог не вызывать у мыслителя едких и гениальных по своей иронии строк, в которых антропоморфный бог становился отражением своих создателей-мунафиков (лицемеров):

Ты, всевышний, по-моему, жаден и стар.

Ты наносишь рабу за ударом удар.

Рай — награда безгрешным за их послушанье.

Дал бы что-нибудь мне не в награду, а в дар!

Ислам, исходя из принципа таухида (единства) Аллаха, утверждает, что судьба человека, все его поступки с самого начала создания мира предопределены Всемогущим. Ортодоксальные факихи, способные, в силу своего невежества, только к простой, буквалистской интерпретации Корана, приходят к выводу, что человек оказывался в этой фаталист-ской картине мира просто куклой в руках Всевышнего. Но тогда, в соответствии с этой логикой невежества, чалмонос-цы неосознанно приходят к антиисламскому выводу, что все зло в этом мире от бога, который оказывается величайшим и страшнейшим тираном на свете. Хайям как мыслящий мусульманин, защищая творческий дух ислама, резко выступает против этой ортодоксальной, невежественной карикатуры на свою религию:

Наполнил зернами бессмертный ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Назвал он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, что сам творит на свете.

Кто на свете не мечен грехами, скажи?

Мы безгрешны ли, господи, сами, скажи?

Зло свершу — ты мне злом воздаешь неизменно, —

Значит, разницы нет между нами, скажи!

Более того: бог, как его представляют себе невежественные чалмоносцы, неизбежно оказывается — в соответствии с их же специфической логикой — подлым, низким существом.

Когда ты для меня лепил из глины плоть,

Ты знал, что мне страстей своих не побороть.

Не ты ль тому виной, что жизнь моя греховна?

Скажи, за что же мне гореть в аду, господь?

А впрочем, саркастически восклицает Хайям, может быть, совершение греха в соответствии с воззрениями невежественных лицемеров — это и есть подлинное служение их богу:

Если я напиваюсь и падаю с ног —

Это богу служение, а не порок.

Не могу же нарушить я замысел божий,

Если пьяницей быть предназначил мне бог!

Факихи, утверждающие, что только их подход, их интерпретация ислама верна, вновь и вновь бессмысленно повторяют, что измышляемый ими антропоморфный бог милостив и милосерден. Нет, утверждает Хайям, в соответствии с вашими же доказательствами оказывается, что это отнюдь не так:

Ты к людям милосерд? Да нет же, не похоже,

Изгнал ты грешника из рая отчего же?

Заслуга велика ль послушного простить?

Прости ослушника, о милосердный боже!

Но нет, саркастически поправляется Хайям, этот ваш бог действительно «милосерден»:

Мы грешим, истребляя вино. Это так.

Из-за наших грехов процветает кабак.

Да простит нас милосердный!

Иначе Милосердие божье проявится как?

Ваш бог — обращаясь к ортодоксам, приходит к заключению Хайям — так же глуп и безумен, как и вы сами:

Этот мастер всевышний — большой верхогляд:

Он недолго мудрит, лепит нас наугад.

Если мы хороши — он нас бьет и ломает,

Если плохи — опять же не он виноват!

Лицемерной болтовней о неведомой, загробной справедливости антропоморфного бога официозное духовенство освящало каждодневные горести, страдания и преступления. И голос Хайяма звучит как протест против жестокого и несправедливого бога-деспота, которым прикрываются социальные мерзости жизни:

Если мельницу, баню, роскошный дворец

Получает в подарок дурак и подлец,

А достойный идет в кабалу из-за хлеба —

Мне плевать на твою справедливость, творец!

Но Омар Хайям выступает не только против глупых и противоречивых догматов ортодоксов и их жестокой и примитивной концепции фактически языческого бога. Защищая истинный ислам, его великие социальные принципы и нормы, он вскрывает и социальный фон этой ортодоксии — официально одобренное лицемерие, ложь, ханжество, притеснения самих ортодоксальных факихов.

Блуднице шейх сказал: «Ты, что ни день, пьяна,

И что ни час, то в сеть другим завлечена!»

Ему на то: «Ты прав: но ты-то сам таков ли:

Каким всем кажешься?» — ответила она.

Хоть я и пьяница, о муфтий городской,

Степенен все же я в сравнении с тобой;

Ты кровь людей сосешь — я лоз. Кто кровожадней,

Я или ты? Скажи, не покривив душой.

…Однажды во дворце визиря, уже после угощения, Омар Хайям внимательно слушал искрящиеся остроумием рассуждения аль-Газали. Последний любил публичные выступления и действительно выглядел импозантно, когда говорил: худой, с горящими глазами, в черном суфийском одеянии.

Имам рассуждал о том, что над низшим чувственным материальным миром («мир обладания») возвышается средний, духовный мир, мир идеальных прообразов вещей, и высший мир, «мир господства Аллаха». Мир обладания находится в постоянном изменении, перманентно проходя нескончаемую череду смертей; мир Божьего господства существует благодаря вечному и неизменному решению, поэтому он неизменяем и вечно сохраняется в одном и том же состоянии. Средний мир, «мир могущества», занимает среднее положение между низшим и высшим мирами.

Аль-Газали утверждал, что чистые души людей принадлежат к «миру господства», они вышли из него и в него возвратятся после смерти. Но и в земной жизни души могут входить в контакт с этим высшим миром во сне, в грезах и в состоянии мистического экстаза.

Все это Омару Хайяму уже было известно. Но к тому, что далее говорил аль-Газали, он стал прислушиваться более внимательно.

Хотя, рассуждал аль-Газали, в своей сущности природа души человека богоподобна, не во всех людских душах отблеск света Аллаха отразился одинаково. Подобно иерархии трех миров, существуют три рода человеческих душ. Есть люди, в которых влияние чувственного