Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— Меня бы лучше всего…

— А оборону держать кто будет?

— Тогда Юряту возьмите. Дикое поле ему — что дом родной. Почитай, сызмальства туда наведывается, всегда живой возвращался, и не с пустыми руками.

Его и взяли, мрачного воина лет под сорок, ноги колесом от освоенного с детства умения на любом аллюре скакать без седла и стремян.

Шульгин снял свои растяжки, отдал последние распоряжения на случай, если их отряд запоздает или вообще не вернется, и двинулись.

Юрята хотел было стать впереди, но Сашка указал ему место замыкающего.

— Я буду головным. В случае чего мне и командовать. За мной князь, потом княжна, а ты озирайся, саблю обнажи, винтовку поперек луки. Не знаешь, что ли, часто дозор пропускают, последнего с седла сдергивают, остальных в спину бьют…

— Верно говоришь. — Дружинник посмотрел на него с уважением.

— Вдруг начнется — княжну спасай, а мы как-нибудь…

Сосны в этом лесу стояли далеко друг от друга, почва под ними, покрытая толстым, многолетним слоем опавшей хвои, промокнуть не успела, потому Шульгин вел дозор метрах в десяти правее дороги, колеи которой, от ходившего здесь броневика, уже заполнились серой водой. Если даже одноконной цепочкой по ней ехать, ничуть не быстрее, чем пешком, получится, для маневра возможности никакой, фланги для нападения открыты. Лесом же — все наоборот.

Сашка, просидев ночь то с Акинфом возле броневика, то в избе, присматривая за Еленой и изучая карту, обдумал свое положение. Оно ему, без всяких оговорок, нравилось больше, чем любое предыдущее в этом завихрении. Тем, что создавало невиданное поле свободы. Если и отсюда не выкинут, само собой. Но подсказывала интуиция — не выкинут. Если это Ловушка, то она, по определению, независима от управляющих контуров Сети. А сам он независим от Ловушки. Как хороший пловец — от водоворота, смертельного для дилетантов.

Тем более Игорь невольно выступает в качестве прикрытия, вспомогательного десанта, погибающего на плацдарме, пока главные силы высаживаются совсем в другом месте.

Он решил предложить своим соперникам или, если таковых не имеется, обычным законам природы нечто вроде партии «в поддавки». Следовать «естественному» развитию событий, никак ему не противодействуя, даже в мыслях. Проявила княжна взбалмошное желание отправиться на поиск дружинников своего конвоя — пожалуйста. Поддержим, вопреки вполне разумной позиции Игоря. Если ею кто-то управляет, посмотрим, с какой целью. Если действительно аффект глупой девчонки, разведка все равно не помешает. А то, что он, единственный, способный осознавать происходящее с нескольких точек зрения, повел себя как слабое звено, уступившее начальственной воле, — вполне может повысить его личные шансы. Стал бы упираться, «брать управление на себя» — тут и засветился…

Никак его не оставляла мысль, забавная или настораживающая, что озеро, вокруг которого они крутились, имеет некий мистический смысл, а то и функцию. Слишком часто оно возникало в контексте их приключений. В «настоящем» шестьдесят восьмом году они ездили сюда с друзьями в студенческий лагерь. Потом Левашов купил здесь «имение», где Новиков впервые открыл ему истинную сущность Ирины. Еще дальше — друг Шестакова Власьев избрал его местом своего отшельничества. Туда же сам Шестаков-Шульгин прибежал из Москвы, спасаясь от чекистов. И теперь Ростокин избрал Нилову пустынь в качестве опорного пункта своей реальности.

Прямо Бермудский треугольник какой-то. Или проще — им самим, молодым, никакого представления о грядущем не имеющим, он так запал в память, что остальные события нанизываются на предложенную ось, как куски баранины на шампур. Потому что больше не на что. Кроме московских реперных точек, естественно.

А сейчас он едет, покачиваясь в седле, ручной пулемет с взведенным затвором, пристроенный поперек седельной луки, смотрит в глубь леса по левую руку. Так правильнее. Если враг движется по дороге или по ее правую сторону, он обнаружит себя раньше, чем сам заметит разведку, и времени развернуть ствол хватит.

Сашка, было дело, подрабатывал метальщиком ножей и силовым акробатом в московском цирке. А там аттракцион конной джигитовки ставил старый, за шестьдесят уже, кубанский казак, отслуживший в кавалерии все кампании, от боев с басмачами в Средней Азии в двадцать девятом и до самой Померании, где конники Второго гвардейского корпуса, продолжавшие называть себя «доваторцами» (хоть и погиб Лев Михайлович в декабре сорок первого), зачерпнули касками балтийскую воду.

Засиживались, как принято, артисты после представления в подсобках, выпивали в меру, Василий Петрович, сняв напряжение (рискованные трюки он на арене демонстрировал), делился боевым опытом, находя в Шульгине благодарного слушателя. Раззадорившись, показывал на настоящих шашках, чем отличается спортивное фехтование, в котором Сашка был мастером, от настоящего, боевого. И будто предвидел, что придется «молодому» повоевать в конном строю (что представлялось абсолютно невероятным в разгар «атомного века»), щедро делился с ним кровью добытым опытом. Как одной шашкой справиться с вооруженным огнестрельным оружием противником, как конному взводу действовать в тылах танковой дивизии, и еще много разных приемов и хитростей, позволявших выжить даже в теоретически безнадежных ситуациях.

Шульгин считал, что дикие степняки, при всех инстинктах и условных рефлексах хищников и грабителей, интеллектуального превосходства над более цивилизованным противником не имеют по определению, а значит, и шансов на убедительную, с геополитическими последствиями, победу — тоже. Что история и подтвердила.

Игорь и княжна, помирившись, ехали рядом, о чем-то личном негромко переговариваясь, Юрята приотстал саженей на двадцать, что тоже было правильно.

Тишина стояла в лесу неимоверная. Птицы не пели, звери, которых в тринадцатом веке должно было бегать здесь изобильно, не попадались и голосов не подавали. Или ушли вглубь, или их вообще в сценарий не включили.

Дождь по-прежнему шелестел, шишки с вершин падали, а так — ничего.

Миновали две нешироких речки вброд, на подходе к развилке, где остатки конвоя увели за собой погоню, а княжна свернула к командному пункту Игоря, остановились. Так никого и не встретив. Ни своих, ни чужих.

— Знаешь, что я тебе скажу, княже. — Шульгин развернул коня. — Отъедьте с барышней (он нарочно употребил термин не из этого времени) вон туда, — указал на холмик с крутыми склонами и раздвоенной вершиной, на которой косо росли три корявых дерева и торчали корни давным-давно вывернутого пня. — Уж больно хорошая позиция. Пулемет мой возьми. Обождешь нас, а если что — прикроешь. Мы же с Юрятой пробежимся, вправо-влево, верст на пять в каждую сторону. Сдается, супостату здесь делать нечего. До сплошных фронтов стратегическая мысль не дошла, а за каждым случайным всадником загон устраивать — ни людей, ни коней не напасешься. Я правильно говорю, княжна?

Он впервые за три часа, расслабившись, прикурил папиросу, отпустив поводья и высвободив ноги из стремян.

— Не так, воевода, — вскинула Елена подбородок. — Я — не случайная. Не знаю, кто меня выдал, только на окраине Селижарова ждали именно мой отряд. Хорошо, мужик, кузнец, наверное, изба его на отшибе стояла, и дым из трубы шел едкий, сам же был в кожаном фартуке, остановил и предостерег. Приехало, сказал, днем около сотни диких, в лисьих шапках, оружием обвешанных, с ними несколько русских, по говору — рязанцев, по дворам стали. Через толмачей расспрашивали, не проезжали здесь обозом или верхами княжьи люди. Потом живность всякую хватать начали, в котлах своих походных варить без разбора и просто на кострах жарить кур и гусей. Кумыс пили и наше, что найти сумели. Один из русских, бражки не в меру выпив, проболтался, что через наши места сам князь проезжать должен или кто из его семейства. Вот взять их таторове изготовились. Кто пособничать будет — наградят, кто княжьим людям помогать — на кол посадят или хребет сломают. Это сват ему сказал, специально прибежавши. Ты, мол, Богдан, на самом краю живешь, предупреди наших, если покажутся.

Кузнец хотел племянника нам навстречу послать, за вторые выселки, да не успел. Мы раньше появились.

Соглядатаев у татар нашлось в достатке. Мы и десятью словами перемолвиться не успели, а уж появились. С трех сторон кучами повалили. Мои дружинники правильно сообразили, ряды сбили, стремя к стремени, и напролом ударили. Треть, наверное, потеряли, но через Селижаровский тракт прорвались. Еще треть осталась отход прикрывать, а мы дальше поскакали. Дважды нам наперерез небольшие отряды выбегали, опять то огнем, то сабельным боем мы их рассеивали, но и людей со мной все меньше оставалось. Сотник Владимир через каждые три версты по пять человек в засаде оставлял. К ночи, к волжской переправе, четверо со мной осталось. Сотник мне тропу указал, сам решил за развилкой бой принять, и, если уцелеет, дальше к Пено уходить, чтоб думали, будто и он только очередная застава, а главное — впереди.