Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Повторю, Потёмкин – ведущий научный сотрудник Института экономики РАН, преподаватель кафедры мировой экономики экономического факультета МГУ им. Ломоносова. Основной своей работой в этой области он считает трехтомник: «Виртуальная экономика», «Элитная экономика», «Бюрократическая экономика». «Виртуальная экономика» – о развале экономики России в девяностые годы, в результате чего она оказалась в руках «элиты» (об этом – вторая книга). К 2002 году в стране сформировалась «бюрократическая экономика», чему посвящена третья книга, которая скоро выйдет из печати. Глобализация мирового хозяйства – тема еще одной работы Потёмкина.

А теперь о его прозе. В 2000 году вышла первая книга: «Страсти людские», затем – роман «Изгой». Далее пошли повести: «Игрок», «Бес» и «Стол», сборник рассказов «Отрешенный». Появилась экстравагантная, вызывающая «Мания», поражающая таким дотошным знанием предмета исследования, что впору принимать ее автора за анатома или сексолога. Неслучайно Станислав Фурта свою статью об этой повести назвал: «Жестокое порно или философская притча?»

Даже по названиям книг заметно влияние Николая Гоголя. Неплохое влияние. В конце концов, давно уже гений Гоголя не тревожил современную русскую прозу, долго господствовала школа Льва Толстого, затем настало время Достоевского и Булгакова, позже добавился Набоков. Разве что Анатолий Королев не прошел мимо гоголевских традиций, но с каким-то постмодернистским вывертом.

Александр Потёмкин взял у Гоголя главное – его социальный гротеск. Он писал свои книги не ради собственного удовольствия, а в добрых русских традициях, надеясь повлиять на читателя, передать ему свое ощущение нынешней гнилостной эпохи.

Думаю, Потёмкину, блестящему стилисту, с его положением удачливого финансового деятеля отвели бы заметное место в нашей критике, займись он постмодернистским толкованием современной России, увлекись он, в духе модного Тарантино, гротеском и острым сюжетом как таковым (впрочем, тем и другим он и так в совершенстве владеет). О нем не забыли бы и местные, и зарубежные обозреватели, погрузись писатель во вполне доступный ему мир сумеречного сознания загнанного человечка в духе Патрика Зюскинда с его «Парфюмером» или шотландца Иэна Бенкса с его «Осиной фабрикой».

Но Александр Потёмкин, если и погружал нас в кошмары и наваждение, если и увлекал в авантюрную интригу, то лишь для приближения к вечным вопросам бытия, лишь для социального анализа нашей эпохи.

Многие известные русские критики не желают писать о нем, напуганные запахом больших денег. Убоявшись, что их примут за купленных рекламных агентов. Мне бояться нечего, отбоялся еще в 1993 году. Потаскавшись по судам, будучи два года подследственным по уголовному делу о насильственном свержении ельцинского режима. И ждали меня тогда пять лет тюрьмы. И потому нынче не боюсь ни хвалить, кого считаю нужным, – Проханова ли, Потёмкина ли, Иосифа Бродского ли, – ни ругать – патриота ли Валерия Хатюшина, русофоба ли Дмитрия Быкова. Предпочитаю в критике доверять лишь самому себе. Как отбился от тюрьмы – это уже другая история, кстати, связанная и с Германией, где в те годы жил Александр Потёмкин, но я понял, что Россию вытянут из ямы лишь сильные люди (замечу, не сильный человек, не диктатор, а сильные люди, союз сильных людей), и потому такие характеры в современной изнасилованной и полуимпотентной российской словесности я ценю. И потому мне пришлась по душе проза Александра Потёмкина, с его классическими литературными коллизиями, но воссозданными в нынешней уникальной обстановке. Чем больше сомнений и рефлексии в этом сильном человеке, тем вернее характер. Этой силой и этими сомнениями близки, к примеру, герои Александра Проханова и Александра Потёмкина, людей, еще недавно не знавших друг о друге, казалось бы, чуждых друг другу. Мне довелось познакомить их, и оказалось, что они в чем-то близки по характеру. Оба – резкие, независимые, пассионарные. И оба скрывают от окружающих свою ранимость и неуверенность в иных своих действиях и поступках, передоверяя эти переживания героям своих повестей и романов. Ведь, к примеру, повесть «Я» – это сплошной крик мечущегося писателя. Даже в «Мании», последней своей книге, явно отстраняясь от героев, агонизирующих и опустошенных, ищущих последнее прибежище в сексе, он и им передоверяет некоторые свои невысказанные чувства. В каком-то смысле для предпринимателя и ученого Александра Потёмкина литература стала этаким «портретом Дориана Грея», прибежищем собственных сомнений и противоречий. В свои романы и повести он входит, как в кабинет психоаналитика, оставляя в книгах свои комплексы страдающего человека.

Кстати, не будь Потёмкин известным и успешным бизнесменом, гораздо легче состоялась бы его судьба как писателя. Я даже подумал, что ему надо было появиться в России, подобно князю Андрею Иверову, никому не известным одиноким странником, не влезая ни в нашу экономическую науку, которую ему все равно не исправить – не дадут, ни в нашу финансовую жизнь. И книги сами, пусть и не сразу, заговорили бы о себе. Я не знаю, как в наших финансовых кругах относятся к его экономическим и технологическим проектам, но в литературных кругах России он фактически стал изгоем, непонятным и странным богачом, мечтающим найти в России какие-то забытые духовные истины и натыкающимся лишь на людей, которые стараются втянуть его в авантюрные спонсорские проекты. Но его жесткий аналитический ум не дает ему пуститься в вольные фантазии. Прагматик спорит с идеалистом, западник – со славянофилом, бизнесмен – с литературным фантазером. Как признает сам писатель, прилетая в Россию: «Здесь я отхожу душой. Выражаясь высокопарно, но абсолютно точно по сути – здесь я воспаряю… Мой основной бизнес все-таки не здесь, я не вижу себя среди Потаниных, Ходорковских, Абрамовичей, Дерипасок. Свое участие в российском бизнесе я вижу в том, что могу и способен, как мне кажется, показать необходимую культуру ведения дел, культуру отношения к деньгам… Надеюсь и молю Бога, чтобы Россия сохранила свою уникальность».

Конечно, полностью отделиться от того предприимчивого Потёмкина, который ведет бизнес по всему миру, как это сделал его герой князь Иверов, Потёмкин-писатель не может, и потому, сравнивая образ Иверова с самим автором, понимаешь его скорее виртуальную близость. Читатель вправе задуматься: а может ли вообще российский миллиардер вдруг отказаться от своей прежней жизни, пойти на какие-то принципы, поверить в некую утопию и зажить другой жизнью? Есть ли в превращениях богача из Ниццы князя Андрея Иверова в московского бомжа и обитателя московского дна хоть какой-то процент реальности?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});