Решала - Владимир Геннадьевич Поселягин

случайность. Ну, я так и думал.

Поблагодарив Алёну, я вместе с ней покинул прохладные коридоры школы, где пахло хлоркой и свежей краской: видимо, красили парты, все окна были открыты. Попрощавшись, покинул территорию школы. М-да, вроде времени не так и много прошло, а вспоминать тяжело. Для других несколько десятилетий прошло, а для меня – два с половиной года. В станице я стал частью истории. А вот могилы у меня нет: тело-то так и не нашли. Только памятник стоит на кладбище в Геленджике.

Я немного пошатался по станице, но всё вокруг, несмотря на прекрасный и цветущий вид, наводило меня на тягостные мысли. Поэтому я ушёл на берег Кубани, покупался в тёплой воде и лежал, загорая. Именно здесь и нашла меня Алёна.

Присев рядом и поправив юбку, она спросила:

– Как тебе у нас?

– Грустно.

– Терентий был светлым мальчиком, всем помогал. Видел на фото, как он из горящего танка выбирается?

– Видел. Насчёт того, что всем помогал, чушь, помогал он только своим, тем, кого таковыми считал, и семье. Станицу и людей спасал, да, но они тоже свои. Думаешь, если бы к другой станице немцы подходили, к соседней например, он бы помог?

– Да! – с вызовом ответила девушка.

– Красницкий никогда и ничего просто так не делал и не давал. Знаешь о пропаже председателя и участкового в сорок четвёртом? Они зашли на подворье Красницких, поговорили с ним, ушли и исчезли. С тех пор их никто не видел.

– Слышала.

– Они шантажировали его. Мол, не будет помогать – кто-нибудь из семьи пострадает: уголовное дело состряпают, на Север сошлют. А Красницкий – парень жёсткий, на угрозы сразу реагирует. У него был трофейный пистолет, вальтер, а глушитель для него он сам сделал, выстрелов в селе никто не слышал. Так что трупы этих двоих глубоко прикопаны.

– Ты не можешь этого знать. Терентий умер.

– А кто тебе сказал, что он умер? Терентий Николаевич – мой отец. Поверь, я ВСЁ знаю о его жизни, он ничего и не скрывал. Собственно, я и приехал посмотреть, как ему жилось у вас в Советском Союзе. Сравнить его детские воспоминания и действительность. Я домой вернусь, расскажу, как вы его пионером сделали, он сам к вам приедет, разнесёт всю школу. Батя такой. Его в сорок первом в пионеры не приняли, и он слово дал, что пионером не будет. А слово своё он всегда держит.

– Ты врёшь, ты на него даже не похож.

– Это да, я в маму пошёл. У меня только глаза отцовские. Вот Валерик, младший сын, он копия отца в детстве.

– А почему он… ушёл?

– Его арестовала госбезопасность, а за что, он так и не понял. На рыбалке был, а тут катер военный подошёл, его на палубу пригласили, там связали и в Новороссийск. Дальше в самолёт погрузили и полетели. Батя развязался, оружие добыл и начал стрелять. Всех перебил: и двух офицеров, что его сторожили, и экипаж. Ну и двигателю досталось. Самолёт, дымя, рухнул в Азовское море.

Отец чудом спасся, успел с парашютом выпрыгнуть у самой воды. Потом три часа на воде держался, прятался, так как у места крушения бронекатер крутился. Ты, думаю, понимаешь, что возвращаться ему было нельзя? Погиб – значит, погиб. Так всем лучше будет. А иначе перешли бы к жёстким мерам, и семье бы досталось. Так что он ушёл за границу. Год в Испании жил, язык освоил. Батя, вообще, полиглот, больше тридцати языков знает, как родными владеет.

– А ты? – с вызовом поддела меня девушка.

– Три всего.

Она перешла на немецкий, сильно коверкая его. Я вслед за ней также заговорил на немецком и указал на все её ошибки. Продолжили общаться на немецком: мне не трудно, а ей практика с носителем языка.

Я рассказал, что отец ещё два года во Франции прожил, потом перебрался в Южную Америку, где занимался поиском и подъёмом сокровищ с затонувших испанских галеонов. И находил, став одним из богатейших людей в Южной Америке.

– Сейчас он в Китае с жёнами и детьми, а я угнал яхту и перебрался через Атлантику. В одиночку. Яхту оставил в Афинах, это в Греции, заплатил кому надо, чтобы её охраняли, а то отец убьёт, если с ней что случится, любимица его. Потом я нанял пилота, и он довёз меня до Крыма на гидросамолёте. Дальше вплавь. Едва ушёл от советских пограничников.

Через месяц он должен вернуться и забрать меня: до дому пора. Школу я, как и отец, рано закончил, так что меня ждёт первый курс университета. Я здесь уже несколько месяцев путешествую, изучаю местный быт да как живёте.

– У твоего отца много жён и детей?

– Детей восемнадцать, если со мной считать, а жён четыре. Он же хитрый: в Перу официально стал мормоном (а у них многожёнство разрешено), хотя сам ничего об этой конфессии не знает. Ему достаточно многожёнства. Я первый сын второй жены.

– Удивительно, – пробормотала Алёна. Потом взглянула на меня и спросила: – Почему ты к своей бабушке не зашёл?

– Честно?

– Честно.

– Боюсь. У вас тут сложно, опасно, подставить их не хочу. Ещё бросят их в застенки НКВД.

– Ты глупости говоришь! Просто нельзя никому говорить, а твои родственники никому не скажут. – Она даже вскочила, перейдя на русский, всё же немецкий давался ей тяжело.

– Нет, не нужно ворошить прошлое. Знаешь, я расскажу отцу всё, что видел, и он, если захочет, сам приедет, это несложно.

– Это подло, – сказала Алёна, снова садясь и поправляя юбку.

Она с тоской взглянула на речку. Явно искупаться хотела, но при мне стеснялась: видимо, купальника не было. А фигурка у неё ничего.

– Как хочешь, так и думай. У меня в планах посетить пару мест, где отец бывал, у него там тайники остались. Он в сороковом и в сорок первом в Краснодаре занимался поисками тайников и схронов с Гражданской. Находил, и немало, нюх у него на это, вот кое-что и осталось припрятанным. У меня старшая сестра замуж выходит, батя им на свадьбу целое ранчо дарит, с хорошим доходом. А в одном из схронов находится шкатулка с комплектом женских драгоценностей, хочу его сестре подарить.

– А отец не будет возражать?

– Нет, он намекал, что кто заберёт припрятанное, тому оно и достанется. Видимо, хотел, чтобы мы тут побывали. Остальные не заинтересовались, а я вот решился. Кстати, у меня фото есть, вот посмотри.

Я сунул руку якобы в сумку и достал из Хранилища пару фотографий, на которых был