Сияние - Стивен Кинг

– Разумеется, управляющий, – улыбка Ллойда стала еще шире, но глаза прятались в тени, а кожа была ужасающе белой, как у мертвеца. – Позже он полагает лично заняться благополучием вашего сына. Он весьма заинтересован в мальчике. Дэнни – талантливый мальчуган.

Можжевеловый дух джина приятно дурманил, но одновременно, похоже, туманил рассудок. Дэнни? Что это насчет Дэнни? И что сам Джек делает в баре с бокалом спиртного в руке?

Он «завязал». Бросил пить.

Он «дал зарок».

Чего им надо от его сына? Что им может быть нужно от Дэнни? Венди с Дэнни тут ни при чем. Джек пытался заглянуть в скрытые тенью глаза Ллойда, но было слишком темно, слишком мрачно, все равно, как если бы он пытался прочесть какие-то чувства в пустых глазницах черепа.

(Это я должен быть им нужен… ведь так? Именно я. Не Дэнни, не Венди. Это мне здесь страшно нравится. Они хотели уехать. Это я позаботился о снегоходе… просмотрел старые записи… скинул давление в котле… обманывал… практически продал свою душу… что им может быть нужно от него?)

– Где же управляющий? – Джек старался говорить небрежно, однако губы уже занемели после первой порции спиртного, и слова слетели с них не как в сладком сне, а, скорее, как в кошмаре.

Ллойд улыбнулся.

– Что вам надо от моего сына? Дэнни тут ни при чем… да? – в собственном голосе Джек расслышал неприкрытую мольбу.

Лицо Ллойда словно бы потекло, начало меняться, сделавшись неприятным. Белая кожа пожелтела, как при гепатите, растрескалась, на ней высыпали красные болячки, из которых текла вонючая жидкость. На лбу Ллойда выступил кровавый пот, а где-то серебряные куранты пробили четверть часа.

(маски долой! маски долой!)

– Пейте, пейте, мистер Торранс, – мягко сказал Ллойд, – вас это не касается. В данный момент.

Джек снова поднял свой бокал, поднес к губам и помедлил. Ему послышался жесткий страшный треск ломающейся руки Дэнни. Он увидел смятый велосипед, перелетающий через капот машины Эла, отчего ветровое стекло покрылось звездочками трещин. Он увидел лежащее на дороге одинокое колесо: искореженные спицы торчали в небо, как острые выступы на рояльных струнах.

И понял, что все разговоры прекратились.

Он оглянулся через плечо. Все молча смотрели на него. Они выжидали. Сидевший рядом с женщиной в саронге мужчина снял лисью маску, и Джек увидел, что это Горас Дервент, по лбу у него рассыпались светлые волосы. Возле стойки все тоже наблюдали за Джеком. Его соседка не сводила с него глаз, словно пыталась вернуть зрению четкость. Платье соскользнуло с одного плеча и, поглядев вниз, Джек увидел рыхлый сморщенный сосок, венчающий отвислую грудь. Взглянув ей в лицо, он пришел к мысли, что она может оказаться той женщиной из 217 – той, которая пыталась задушить Дэнни. По другую руку от Джека мужчина в ядовито-синем костюме вытащил из кармана пиджака небольшой револьвер 0.32 калибра с перламутровой рукояткой и лениво крутил его на стойке, словно собирался сыграть в русскую рулетку.

(я хочу…) Он сообразил, что онемевшие голосовые связки не пропускают слова и попробовал еще раз.

– Я хочу видеть управляющего. Я… думаю, он не понимает. Мой сын не является частью всего этого. Он…

– Мистер Торранс, – сказал Ллойд. Из недр лица, которое чума расписала красной охрой, шел отвратительно-любезный голос. – С управляющим вы встретитесь в должное время. Честно говоря, он решил сделать вас доверенным лицом в этом вопросе, посредником. Ну, пейте же, пейте.

Джек поднял стакан сильно трясущейся рукой. Там оказался чистый джин. Он заглянул внутрь. Смотреть было все равно, что тонуть.

Его соседка невыразительным, мертвым голосом запела:

Деньги на бочку…

и мы развлечемся на славу…

Ллойд подхватил. За ним – человек в синем костюме. Присоединился и человек-собака, одной лапой отбивая по столу такт.

Ну-ка деньги на бочку…

развлечемся на сла-а-ву…

Время бочку выкатывать…

К прочим голосам прибавился голос Дервента. Из уголка губ под углом небрежно торчала сигарета. Правая рука, обнимая за плечи женщину в саронге, деликатно и рассеянно ласкала ее грудь. Он пел, глядя на человека-собаку с веселым презрением.

– …банда вся собрала-ась…

Джек поднес бокал ко рту и тремя большими глотками осушил его. Прокатившись вниз по пищеводу, как грузовик по тоннелю, джин взорвался в желудке, рикошетом бросился в голову и там, в последнем приступе судорожной дрожи, вцепился в мозг Джека.

Когда это прошло, Джек почувствовал себя отлично.

– Повтори, будь добр, – сказал он и подтолкнул к Ллойду пустой стакан.

– Да, сэр, – ответил Ллойд, забирая его. Ллойд снова выглядел абсолютно нормально. Смуглый мужчина спрятал пистолет. Женщина справа от Джека опять смотрела в свой «сингапурский слинг». Одна грудь, полностью показавшаяся из-под платья, лежала на кожаной обивке стойки. Из дряблого рта лились бессмысленные причитания. Снова, сливаясь и сплетаясь, послышалась невнятная речь.

Перед Джеком появилась новая порция спиртного.

– Мучас грасиас, Ллойд, – сказал он, взяв бокал.

– Всегда приятно услужить вам, мистер Торранс, – Ллойд улыбнулся.

– Ты, Ллойд, всегда был лучше всех.

– О, спасибо, сэр.

На этот раз Джек пил медленно, позволяя жидкости струйкой затекать в горло. На счастье он проглотил несколько орешков. Выпивка исчезла мгновенно и он заказал еще. Мистер Президент, я встретил марсиан и рад доложить, что они настроены дружелюбно. Пока Ллойд занимался следующей порцией, Джек принялся искать по карманам четвертак, чтоб сунуть в музыкальный автомат. Он опять подумал про Дэнни – но теперь, к его радости, лицо Дэнни стало неясным, неразличимым. Однажды он причинил Дэнни боль, это случилось до того, как Джек научился справляться с выпитым… но эти дни миновали. Больше он никогда не обидит Дэнни.

Ни за что на свете.

44. О ЧЕМ ГОВОРИЛИ ГОСТИ

Джек танцевал с прекрасной женщиной. Он понятия не имел, сколько сейчас времени, сколько он уже пробыл в «Колорадо» или здесь в бальном зале. Время потеряло значение.

Джек смутно припоминал: вот он слушает человека, который некогда был преуспевающим радиокомиком, а потом, на заре эры телевидения, стал звездой варьете. Тот рассказывал страшно длинный и смешной анекдот про кровосмешение между сиамскими близнецами. Вот на глазах у Джека женщина в разукрашенном лифе и шальварах медленно извиваясь раздевается под несущийся из музыкального автомата стук и грохот (похоже, это была музыка Дэвида Роуза к «Стриптизерке»). Вот он идет по вестибюлю в компании еще двух человек, оба его спутника – в вечерних костюмах по моде конца десятых годов, и все трое распевают про засохшее пятнышко на панталонах Рози О'Греди. Кажется, Джек помнил, что выглянул из большой двустворчатой двери и увидел повторяющие изгиб подъездной дороги изящные округлые арки, очерченные гирляндами китайских фонариков. Они светились мягкими пастельными тонами, как тусклые драгоценные камни. На крыльце горел большой стеклянный светильник в виде шара, порхающие вокруг ночные насекомые бились об стекло, и какая-то частичка Джека – возможно, последняя крошечная искорка трезвости, – пыталась втолковать ему, что уже шесть часов декабрьского утра. Но время отменили.

(доводы, опровергающие безумие, с мягким шорохом падали насквозь, слой за слоем…) Кто это? Какой-нибудь поэт, которого Джек читал на выпускном курсе? Какой-нибудь поэт-недоучка, который теперь торгует чистящими средствами в Уосоу или страховыми полисами в Индианаполисе? Может быть, это он сам придумал? Неважно.

(ночь темна, звездный купол высок, изуродован сладкий пирог, и плывет он по небу ночному…) Джек беспомощно хихикнул.

– Что смешного, милый?

Джек снова очутился в бальном зале. Горели канделябры, повсюду кружились пары, кто-то в костюмах, кто-то – нет, ровно играла какая-то послевоенная группа – но которая то была война? Можно ли сказать точно?

Нет, конечно нет. Точно Джек мог сказать только одно: он танцует с прекрасной женщиной.

Высокая, с волосами цвета опавшей листвы, одетая в тесно прилегающий белый шелк, она танцевала близко-близко, легонько, приятно прижимаясь грудью к груди Джека. Белые пальцы сплелись с его пальцами. На ней была усыпанная блестками черная полумаска, а зачесанные на сторону волосы мягкой поблескивающей волной лились в ложбинку между их соприкасающимися плечами. Юбка у платья была длинной, до полу, но время от времени Джек касался ногой ее бедра и в нем крепла уверенность, что под платьем – гладкая, припудренная нагота.

(чтоб лучше почувствовать твою эрекцию, милый) Ему же щегольнуть было нечем. Если это ее оскорбляло, она это хорошо скрывала, даже прижималась к нему теснее.

– Ничего смешного, прелесть моя, – сказал он, хихикнув.

– Ты мне нравишься, – прошептала она, и Джек подумал, что ее аромат напоминает аромат лилий, прячущихся в укромных расселинах, заросших зеленым мхом, куда солнце заглядывает ненадолго, а тени длинны.