Сияние - Стивен Кинг

Отец только что вернулся с работы и, еще одетый в белое, с лицом, окутанным тонким туманом пивного духа, собрал всех троих мальчиков – Бретта, Майка и малыша Джекки – и сообщил им, что собирается избавиться от ос.

– Теперь смотрите, – сказал он, улыбаясь и чуть пошатываясь (тогда он еще не пользовался тростью, столкновение с молочным фургоном было тогда делом далекого будущего). – Может, чему-нибудь научитесь. Это мне показал мой отец.

Под ветку, на которой покоилось осиное гнездо (плод куда более смертоносный, чем сморщенные, но вкусные яблоки, которые их яблоня обычно давала в конце сентября, а тогда была еще середина месяца) отец подгреб большую кучу промокших под дождем листьев. День был ясным и безветренным. Листья дымили, но по-настоящему не горели, и от них шел запах – аромат – эхом возвращающийся к Джеку каждый листопад, когда мужчины в субботних штанах и легких «виндбрейкерах» сгребали листья в кучу и жгли. Сладкий запах, таящий в себе горечь, пряный, пробуждающий воспоминания. От тлеющих листьев поднимались большие пласты дыма, они плыли кверху, загораживая гнездо от глаз.

Оставив листья тлеть до вечера, отец пил на крыльце пиво и кидал пустые банки из-под «черной этикетки» в женино пластиковое ведро для мытья полов; по бокам сидели старшие сыновья, а в ногах играл с попрыгунчиком малыш Джекки, который монотонно распевал: «ты еще поплачешь… у тебя сердце обманщицы… сердце обманщицы… но тебе это так не сойдет».

В четверть шестого, перед самым ужином, папа подошел к яблоне. Сыновья опасливо столпились у него за спиной. В руке папа держал мотыгу. Он раскидал листья в стороны, оставив дотлевать небольшие кучки, потом, покачиваясь и моргая, потянулся вверх ручкой мотыги и со второй или третьей попытки сбил гнездо на землю.

Ребята помчались спасаться на крыльцо, но папа просто стоял над гнездом, покачиваясь и помаргивая. Джекки подкрался обратно, чтобы посмотреть. Несколько ос медленно ползали по своим бумажным владениям, но взлететь не пытались. Из черного, враждебного нутра гнезда донесся незабываемый звук, низкое, усыпляющее жужжание – так гудят провода под высоким напряжением.

– Почему они не пытались ужалить тебя, папа? – спросил он тогда.

– Они опьянели от дыма, Джекки. Сгоняй-ка за канистрой.

Он сбегал. Папа сунул гнездо в янтарный бензин.

– Теперь отойди-ка, Джекки, ежели не хочешь, конечно, лишиться бровей.

Он отступил в сторону. Откуда-то из обширных складок своего белого халата папа вытащил спички. Чиркнув одной, он кинул ее в гнездо. Произошел оранжево-белый взрыв, почти беззвучный в своей ярости. Папа попятился, хохоча как сумасшедший. Осиное гнездо мгновенно сгорело дотла.

– Огонь, – сказал папа, с улыбкой поворачиваясь к Джекки. – Огонь убьет что угодно.

После ужина мальчики вышли на убывающий дневной свет и угрюмо постояли возле обугленного, почерневшего гнезда. Из горячего нутра доносились звуки лопающихся как кукурузные зерна осиных тел.

Манометр показывал двести двадцать. В середине котла рождался низкий металлический вой. В сотне мест торчком поднялись струйки пара, они торчали, как иглы дикобраза.

(огонь убьет что угодно) Джек внезапно вздрогнул. Он задремал… и чуть не отправился на тот свет. О чем, скажите на милость, он думал? Его дело – защищать отель. Он – смотритель.

Ладони Джека так быстро взмокли от ужаса, что в первый момент большой вентиль выскользнул у него из рук. Тогда Джек уцепился пальцами за спицы. Он крутанул один раз, два, три. Пар громко зашипел, как будто вздохнул дракон. Из-под котла поднялся теплый тропический туман, окутав его тонкой пеленой. На миг шкала скрылась от глаз Джека, но он подумал, что прождал, должно быть, слишком долго: лязгающий стон в котле усилился, потом что-то несколько раз тяжело громыхнуло и раздался скрежет гибнущего металла.

Когда пар частично развеялся, Джек увидел, что стрелка манометра упала до двухсот и продолжает идти вниз. Струйки пара, выбивавшиеся по краям приваренных заплат, стали ослабевать. Щемящий скрежет пошел на убыль.

Сто девяносто… сто восемьдесят… сто семьдесят пять…

(в мерном стуке колес испустил паровоз вместо свиста пронзительный вой) Но Джек полагал, что теперь котел не взорвется. Давление упало до ста шестидесяти.

(…разнесло все к чертям, так и сгинул он там, рукоятку сжимая рукой) Тяжело дыша, дрожа Джек отступил от котла. Он взглянул на руки и увидел, что на ладонях уже вздуваются волдыри. Черт с ними волдырями, подумал он и неуверенно рассмеялся. Чуть не сгинул, рукоятку сжимая рукой, как машинист Кейси из «Крушения старины девяносто седьмого». Что еще хуже, он погубил бы «Оверлук». Он провалился на учительском поприще, провалился как писатель, муж и отец. Даже пьяница из него не вышел. Но образцом провала, таким, что лучше не придумаешь, было бы взорвать здание, которое должен обихаживать. А здание это было вовсе не рядовым.

Никоим образом.

Иисусе, как ему хотелось выпить.

Давление упало до восьмидесяти пси. Осторожно, чуть морщась от боли в руках, Джек снова закрыл спусковой клапан. Но с этого момента за котлом придется следить внимательней, чем всегда. Остаток зимы Джек не доверит ему больше сотни пси. А если и будет немножко зябко, придется просто усмехнуться и стерпеть.

Он сорвал два волдыря. Руку дергало, как гнилой зуб.

Выпить. Выпивка подкрепила бы его. Но в проклятом доме нет ничего, кроме шерри для готовки. С этой точки зрения выпивка была лекарством. Долг выплачен и теперь можно сделать легкую анестезию – чем-нибудь посильнее экседрина. Но тут хоть шаром покати.

Он припомнил поблескивавшие в полумраке бутылки.

Он спас отель. Отель захочет вознаградить его. Джек не сомневался. Вынув из заднего кармана носовой платок, он направился к лестнице. Он обтер губы. Маленький глоточек, один-единственный. Чтоб облегчить боль.

Он сослужил службу «Оверлуку», теперь «Оверлук» послужит ему. Джек был уверен в этом. Ноги перебирали ступеньки быстро и нетерпеливо, торопливыми шагами человека, вернувшегося с долгой, горькой войны. Было 5:20 утра по горному времени.

41. ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

Дэнни со сдавленным всхлипом очнулся от ужасного сна. Произошел взрыв. Пожар. «Оверлук» горел. Они с мамой наблюдали это с газона перед крыльцом.

Мама сказала: «Смотри, Дэнни, посмотри, на кусты!»

Он посмотрел – они все были мертвы. Листья приняли коричневый оттенок, как будто задохлись. Из-под них показались сросшиеся ветки, похожие на скелеты полурасчлененных трупов. А потом из больших двустворчатых дверей «Оверлука» вывалился папа, он пылал как факел. Его одежда была охвачена пламенем, кожа приобрела темный, зловещий загар, который к этому моменту делался все темнее. Волосы превратились в горящие заросли.

Тут-то Дэнни и проснулся. Горло сдавил страх, руки вцепились в одеяло и простыни. Кричал он или нет? Он посмотрел на мать. Венди спала на боку, натянув одеяло до подбородка, на щеку упала прядь соломенных волос. Она сама была похожа на ребенка. Нет, Дэнни не кричал.

Он лежал в постели, глядя в потолок, и кошмар постепенно отступал. Дэнни испытывал любопытное ощущение, что на волосок от них (пожар? взрыв?) прошла большая трагедия. Дэнни позволил своему сознанию поплыть на поиски папы и обнаружил, что тот стоит где-то внизу. В вестибюле. Дэнни чуть поднажал, пробуя забраться в мысли отца. Нехорошо. Потому что папа думал о Плохом Поступке. Он думал, как (кстати пришелся бы стаканчик-другой… наплевать… где-то на свете над нок-реей встало солнце, помнишь, как мы говорили, Эл? Джин с тоником, бурбон с капелькой горького, шотландское с содовой, ром с кока-колой… тру-ля-ля и тра-ля-ля… для меня и для тебя… где-то на свете приземлились марсиане… в Принстоне или Хьюстоне, или Стокли, или Кармайкле… в каком-то поганом городишке… в конце концов самый сезон и все мы не) (УБИРАЙСЯ ИЗ ЕГО МЫСЛЕЙ, МАЛЕНЬКИЙ ГОВНЮК!) От этого мысленного голоса Дэнни в ужасе и отвращении подался назад, глаза широко раскрылись, руки вцепились в стеганое покрывало. Это не был голос его отца, просто искусное подражание. Знакомый ему голос. Хриплый, грубый и все-таки таящий в себе какое-то бессмысленное веселье.

Значит, так скоро?

Дэнни откинул одеяло и мигом спустил ноги на пол. Пинком выбросил из-под кровати тапочки и обулся. Он подошел к двери, открыл ее, заспешил по коридору – ноги в тапочках шелестели по ворсу ковровой дорожки… Мальчик свернул за угол…

На полдороге к лестнице, преграждая Дэнни путь, на четвереньках стоял какой-то мужчина.

Дэнни замер.

Мужчина поднял на него крошечные красные глазки. На нем был серебристый, расшитый блестками маскарадный костюм. Костюм собаки, понял Дэнни. Крестец этого странного создания заканчивался длинным пушистым хвостом с кисточкой на конце. Вдоль спины до шеи шла молния. Слева от мужчины лежала не то волчья, не то собачья голова: пустые глазницы, раскрытая в бессмысленном оскале пасть. Между клыками, сделанными, похоже, из папье-маше, виднелось сине-черное плетение ковра.