По делам их - Надежда Попова

Райзе, придавив булавку к ладони пальцем, осторожно дунул, сметая остатки паутины, и повернул ее за янтарную головку, приглядываясь.

— Забавно, — хмыкнул он тихо, переглянувшись с сослуживцем. — Это не паутина.

— Волос, — констатировал Ланц, и Курт, нахмурясь, непонимающе переспросил:

— Волос?..

— Разойдись, — потребовал Райзе, растолкав их локтями, и подошел к окну, поднеся булавку к свету. — Волос. Точнее, их два. И, что значимо, они не просто прилепились. Привязаны.

— Мои? — уточнил Курт; Ланц уцепил его за локоть, потянув к окну, и, взявши за запястье, поднял руку ладонью вверх.

— Дай-ка фон, — пояснил он, аккуратно взяв длинную иглу за острие и поместив ее на черную кожу перчатки, где и впрямь стало видно два волоска, обвитых вокруг под самой головкой. — Ну, что я могу сказать; по одному волосу различимо скверно, но, поскольку они цвета разного, чисто логически можно вывести, что один из них твой — насколько все-таки можно рассмотреть, масть подходит. А вот второй — это отчетливо видно — светлый.

— Сын твоей хозяйки — блондин, верно? — ухмыльнулся Райзе и, скосив взгляд на Бруно, прыснул; тот нахмурился.

— Ваше исследование греческих авторов явно сдвинуло вам крышу, — заявил он свирепо, приглаживая светлую шевелюру. — Это не смешно. Может, твоя графиня, а? Все сходится: блондинка, и сох ты по ней, как пень.

— Стой, Дитрих, я не понимаю, — пробормотал Курт оторопело, — это что же ты хочешь сказать? Lenоcinium?

— Что это? — снова влез подопечный.

— Приворот, — улыбнулся Ланц, снова беря булавку и глядя на нее пристально. — Пошлейший. По всем правилам симпатического чародейства. Что такое, абориген? Что за растерянный вид? вас чему обучали в вашей академии? Неужто о таком не рассказывали?

— Нет, почему, мы это изучали, но как-то все оно… просто.

Сослуживец вздохнул.

— А ты думал, на белом свете остались только малефики государственных размахов?.. Хм, кому-то достанется в лучшем случае плетей: кинуть такое на инквизитора — это вам не соседского булочника привлечь… Но в этом есть и позитивная сторона, абориген: теперь ты знаешь, что пользуешься успехом у девиц.

— Это единственная? — уточнил Райзе, кивнув на булавку; Курт вяло махнул рукой:

— Не знаю. Без вас я ничего не касался.

— Хорошо. — Ланц прошагал к столу, осторожно положив булавку, и развернулся к сослуживцам, надевая вторую перчатку. — Так, стало быть. Хоффмайер, отдались к двери и не путайся под ногами. Обыскиваем ad imperatum.[117] Приступили.

Проводить обыск «ad imperatum», поделив на сектора и заглядывая в каждую щель, в собственном жилище было странно и отдавало чем-то противоестественным; головная боль не покидала, лишь усиливаясь едва ли не с каждой минутой, а когда Райзе, уже не столь беспечно, подал голос от стола (точнее, из-под оного), стало тошно почти в буквальном смысле.

— Это уже пугает, — сообщил он, поднимаясь и отряхивая штанину. На его раскрытой ладони, тоже теперь затянутой в кожу перчатки, покоилась еще одна булавка — в точности такая, как первая. — Интересно… Хоффмайер, обернись к двери и осмотри у порога и за косяком; найдешь — руками не трогай: мало ли, что на ней.

— Еще одна, — без былой шутливости в тоне произнес Ланц от окна, пока Бруно опасливо водил пальцами по планкам двери. — Уже не смешно. Три янтарных навершия — это вам не самоцветные бусы, не каждому доступно.

— А зачем вообще янтарь?

— Повторю свое пожелание больше времени уделять своему развитию, Хоффмайер. Потому что янтарь особенно сильно вбирает и отдает природные силы… И человеческие, ежели некто оными обладает. Кому-то, абориген, ты запал настолько, что не поскупились на три янтарных бусины.

— Четыре, — возразил Курт тихо, осторожно извлекая как две капли воды сходную булавку из стены за шкафом, и услышал, как Бруно поправил его осевшим голосом:

— Пять. Есть под порогом.

— Итак, — сумрачно подвел итог Ланц, — кровать, окно, шкаф, порог. То есть, постель, где ты проводишь некую часть суток (причем в более уязвимом, нежели днем, состоянии) и каждая из оставшихся трех стен. И посредине, стол. Я даже знаю, что при этом читается… Обыск продолжим, но, уверен, больше не найдем.

Ланц оказался прав — спустя еще десять минут детальнейшего осмотра ничего нового выявлено не было.

Курт сидел на постели, опустив на руки голову и стиснув ее ладонями, Бруно по-прежнему мялся у двери, а Райзе и Ланц, мрачные и задумчивые, восседали у стола, глядя на выложенные в ряд пять блестящих игл с янтарными головками. Молчание влачилось долго, тягостно, гнетуще.

— Итак, — вздохнул Дитрих, наконец, — продолжать будем все по тем же предписаниям. Абориген, припоминай, не подмечал ли за собой чего необычного. Non factum, что все это могло сработать, может статься, это дело рук какой дурехи, которой бабушка наговорила всякой непотребщины, но — все возможно. И припоминай знакомых блондинок.

— Необычного… — повторил Курт тоскливо; с ощущением себя в образе допрашиваемого он уже начал свыкаться за последний месяц, однако боль над переносицей делала происходящее непереносимым. Взъерошив волосы, он прикрыл глаза, переведя дыхание, встряхнул головой; Ланц вздохнул.

— Понимаю, что на тебя все это, как снег на голову, но…

— Голова, — отозвался Курт тихо. — Голова болит — в последнее время чаще, чем обыкновенно. Та самая боль. Более ничего. Ни на каких девиц меня не влекло, я… — он усмехнулся, стесненно передернув плечами, не поднимая взгляда, — я их вообще не замечаю. Никаких — ни блондинок, ни брюнеток.

— Хорошо, — с чувством почти мерзостным Курт расслышал в мягком голосе сослуживца снова те самые нотки, что проскальзывали при допросах свидетелей. — Зайдем с иной стороны. Ты запираешь комнату, уходя?

— Всегда. Не ребенок.

— У кого ключи?

— У Бруно — на всякий случай, — перечислил он уныло; тот подобрался, явно ожидая обвинений. — У хозяйки. Всё.

— У меня идея, — подал голос подопечный, неуверенно сделав шаг вперед. — Я, правда, не знаю, насколько у нее есть средства для покупки янтаря такого качества, но, может, подарил кто или еще откуда…

— Не томи, Хоффмайер, — оборвал его Райзе. — Есть подозрения? выкладывай.

— Племянница нашей хозяйки. Помогает ей с домом. Семнадцать лет, блондинка, его видит каждый день, поглядывает — это я отмечал, имеет доступ к ключу. Competens.[118]

— Абориген? — позвал Ланц, и он обессиленно развел руками.

— У меня спрашивать нечего. Я ее едва знаю. Береника Ханзен, явилась к тетке из какой-то деревушки во владениях герцога… Больше ничего о ней сказать не могу. Что касается подозрений Бруно… Не знаю. Не замечал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});