По делам их - Надежда Попова

— Вы доверяете лишь слову этих двоих, — как и ожидалось, не преминул заметить curator, — а между тем один из них подозревался в покушении на следователя Конгрегации…

— И обвинение было снято, — зло откликнулся голос начальника.

— … а другой — бывший преступник, приговоренный к повешению за убийства.

— Окститесь, это было больше десяти лет назад — он был мальчишкой!

— Это дела не меняет! И даже если попытаться забыть грешки его детства, то можно припомнить события годичной давности!

— Вы снова за свое?

— Он профукал всех свидетелей! И это, опять же, лишь с его слов можно говорить о том, что их смерть не на его совести в более буквальном смысле!

— По тому делу было проведено расследование, и его оправдали полностью!

— А тот факт, что подозреваемый ушел с важной документацией, вас, конечно, не смущает!

— Это не доказано — во-первых! — рявкнул Керн в ответ. — А во-вторых, господин попечитель чистоты рядов Конгрегации, попросите Господа на Рождество подарить вам крупицу совести! Парень выбрался едва живым и покалеченным! А информация, что он сумел собрать, между прочим, важности весьма и весьма немалой! С медведем стравился щенок и выжил с хорошим клоком шкуры в зубах, а вы пеняете на то, что он не приволок вам тушу целиком?!

— А вы придержите эмоции, майстер обер-инквизитор! И не смейте на меня повышать голос!

— А то что? — немедленно откликнулся Керн. — Я не имею желания противиться соблюдению законности, и не против того, чтобы вычищать из Конгрегации недостойных. Но всему есть мера! И я не вижу никаких причин к тому, чтобы даже на один миг приравнять действующего следователя с отличными рекомендациями к еретику-самоубийце! Он сознался и удавился, чтобы не попасть на костер, потому что был ви-но-вен! И это — все! Ваше расследование закончено! Не смею задерживать!

— Я упомяну о вашем поведении в своем докладе, — предупредил curator, и Керн хохотнул:

— Я должен был напугаться? Дружок, — понизил голос он, и Курт снова прижал к двери ухо, — когда ты лишь учился самостоятельно подтирать задницу, я, поверь, уже повидал мерзавцев пострашней тебя. Мои подчиненные работают как подобает, ясно? Прекрати к ним цепляться, или я тоже составлю доклад — о твоем поведении, начинающем превышать твои полномочия, причем передам его напрямую твоему начальству. И, поверь, на мои слова обратят гораздо большее внимание; старина Рихард все еще глава кураторского отделения, ведь так?.. А теперь — вон.

От двери Курт едва успел отскочить, когда к ней зазвучали громкие, бухающие в пол шаги. Curator был бледный, подтянутый и стремительный; Ланц, с которым он, выйдя, столкнулся взглядом, вежливо улыбнулся, коснувшись лба кончиками пальцев, и почтительнейшим образом произнес:

— Добрейшего дня, господин попечитель.

По коридору тот почти пролетел, вихрем вырвавшись на лестницу; Райзе разразился ему вслед тяжким вздохом.

— Господи, пусть он переломает себе ноги…

Керн из комнаты не вышел; когда все разбрелись, Курт решительно постучал и, не дождавшись ответа, вошел сам, остановившись на пороге. Обер-инквизитор стоял у окна, глядя вниз, опершись рукой о стену и постукивая по камню пальцами.

— Еще не успели достроить до конца, — не оборачиваясь, произнес он, — а уже начинает рушиться. Не хотелось бы, конечно, сравнивать Конгрегацию с вавилонской башней, но из-за таких вот… блюстителей все может пойти прахом.

— Спасибо, — не ответив, тихо сказал Курт; тот повернулся, усмехнувшись.

— Подслушивал?

— Вы в самом деле так убеждены в том, что говорили? — неожиданно для себя самого спросил он. — Что мне можно верить?

— Хочешь разубедить меня? Или нарываешься на похвалу?

— Нет, — улыбнулся он. — Просто еще раз спасибо.

— Не подмазывайся, Гессе, — указал ему на дверь Керн, нахмурясь. — От дела ты все равно отстранен.

Курт тогда лишь кивнул, прощаясь, и молча вышел; последние слова начальника печали в нынешнее положение не добавили — дела как такового более не существовало нигде, кроме отчетов и его памятных записок; Ланц и Райзе, вынужденные признать свое полное бессилие, уже не раз намекали на то, что расследование пора бы вовсе закрыть. Керн справлялся о ходе дознания нечасто, с видом обреченным и незаинтересованным, каждым взглядом говоря о том же; единственным, кто соблюдал если не полное единодушие, то хоть понимание и некоторую солидарность, был, как ни удивительно, все тот же Бруно. В трактире студентов он бывал по-прежнему, растеряв в нем, правда, половину своих приятелей, и при всяком посещении пытался завести разговор о двух покойниках, взбаламутивших довольно тихую жизнь Друденхауса и Кельна вообще. Приносимые им сведения, что он по доброй воле, без нарочного уговора, собирал и пересказывал, давали мало, и вскоре подопечный расспросы прекратил — как в силу их бесполезности, так и из боязни насторожить друзей чрезмерно односторонним интересом к университетским тайнам.

Спустя еще одну долгую и скучную неделю из академии святого Макария пришло второе письмо: брошенный по всем возможным expertus’ам клич результатов не дал — упомянутого Отто Рицлером «Трактата о любви» будто вовсе не существовало нигде и никогда.

***

Сегодня было, что значимо, тринадцатое, но хотя бы уж не пятница; после разгрома тамплиерского ордена, последнего громкого дела прежней Инквизиции, в народе это сочетание как-то само собою закрепилось как обозначение крайне несчастливого дня — по всем приметам тринадцатого в пятницу на человека должны были сваливаться все мыслимые несчастья и бедствия. Впоследствии и само число это, без привязки ко дню недели, стало также крайне злополучным. Курту, как говаривали наставники академии, «по чину не положено» было обращать внимание на суеверия, однако же, с самого утра этого солнечного майского дня ему прямо-таки настырно не везло. Присаливая завтрак, он выронил солонку, усыпав белыми крупинками и тарелку, и половину стола, по дороге наверх, к себе, споткнулся, едва не навернувшись с лестницы, а войдя, обнаружил, что по его комнате носится обалделый воробей, шарахаясь о стены и никак не умея отыскать распахнутое окно. Наконец, то ли обессилев, то ли попросту впав в растерянное оцепенение, птаха уселась на Распятие над кроватью, сжавшись в серый комок и испуганно поводя вокруг мутными глазами. Подкравшись как можно тише и осторожнее, Курт одним движением вспрыгнул на постель, упершись ногой в кровать и одной рукой в стену, и схватил воробья ладонью, чуть не упав и услышав, как в изголовье что-то весьма звучно хрястнуло.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});